Ольга молчала, уставившись в пол. Час назад с ней беседовал
психиатр и однозначно признал ее вменяемой. Да, имелась неврастения, как
следствие переутомления и неблагоприятной семейной обстановки. Да, наблюдались
признаки острого реактивного психоза в форме астенодепрессивного состояния. Но
Ольга Гуськова была вменяема, отдавала себе отчет в своих словах и поступках.
– Есть странность характера, экзальтированность,
замкнутость, но все в пределах нормы. Интеллект высоко развит, память отличная,
– говорил психиатр, – она типичный астеник и по конституции, и по складу
нервной системы. Между прочим, если бы она захотела симулировать невменяемость,
смогла бы это сделать вполне успешно. Она неплохо знает психологию и
психиатрию.
– Так зачем вы отправились в Безбожный переулок? – повторил
Чернов свой вопрос.
– Там дворик. Наш дворик, возле маленького бара. Мы
несколько раз сидели на лавочке и разговаривали. Просто разговаривали, и все.
Это очень сложно объяснить… Но так получилось, что с тем двориком связано
лучшее, что было у нас. Глеб становился собой на несколько минут. Не
придуривался, не строил из себя Бог весть кого… Но вам это неинтересно.
– Значит, вы отправились во двор в Безбожном переулке. Вы
можете сказать конкретней, где он находится?
– Номер дома я не помню.
– В конце или в начале переулка?
– В середине. Там еще школа напротив, на другой стороне. А
двор в углублении, перед баром. Это даже не двор, просто небольшая площадка,
вокруг деревья и несколько лавочек под деревьями.
– Как называется бар?
– «Белый кролик».
– Что там еще есть поблизости?
– Булочная и круглосуточный пункт обмена валюты.
– Так, – кивнул Чернов. – Уже неплохо. И что вы там делали?
– Сидела на лавочке. – Ольга пожала плечами. – Просто сидела
и смотрела на окна бара.
– Он был открыт?
– Да.
– Сколько времени вы там просидели?
– Не знаю. У меня нет часов. Минут десять, может, больше.
– Вас кто-нибудь мог там видеть? Может, кто-то подходил к
вам?
– Кажется, подсел какой-то молодой человек, пытался
познакомиться.
– Так. Пожалуйста, подробней. Что за молодой человек? Как он
выглядел? Какой был между вами разговор?
– Зачем вам это? – Ольга брезгливо поморщилась. – Какое это
имеет значение?
– Ольга Николаевна, вы что, правда не понимаете, какое это
может иметь для вас значение? Вы подозреваетесь в убийстве вашего знакомого,
Калашникова Глеба Константиновича. Он был убит из оружия, которое принадлежало
вашему отцу. Вы признаете себя виновной или нет? – тяжело вздохнул Чернов.
– Признаю.
– Но вы утверждаете, что к дому убитого не подходили и из
пистолета не стреляли?
– Не подходила и не стреляла. Я сидела во дворике, в
Безбожном переулке. А пистолет лежал в ящике. – Она вдруг резко вскинула на
Чернова огромные лилово-синие глаза. – Что с Гришечкиным? Откуда у вас
пистолет?
– Гришечкин Феликс Эдуардович погиб в автомобильной
катастрофе. Пистолет находился в его портфеле.
– Феликс погиб? – прошептала она побелевшими губами. –
Господи, я виновата перед ним… «Сейчас она заявит, что и Гришечкина тоже убила,
– с нервной усмешкой подумал Чернов. – Она совершенно сумасшедшая. Она может
быть тысячу раз нормальна по медицинским показаниям, но с точки зрения здравого
смысла она сумасшедшая…»
– Вы отдали Гришечкину пистолет?
– Да.
– Он попросил вас об этом?
– Да. Он сказал, что будет обыск и пистолет надо выбросить.
– Но если вы не стреляли в Калашникова, почему в таком
случае отдали пистолет? Чего вы испугались?
– Когда пришел милицейский майор и стал спрашивать, где я
была той ночью, я поняла, что у меня нет никакого алиби. Я испугалась за
бабушку. Ей будет очень плохо в больнице. Она привыкла к домашней обстановке.
– То есть вы не исключали возможность ареста?
– Конечно. Я знала, что попаду в число подозреваемых. Но
после разговора с майором у меня не осталось сомнений.
– И поэтому на всякий случай стерли отпечатки пальцев с
оружия? – быстро спросил Чернов.
– Я не прикасалась к оружию. Пистолет лежал в шкатулке, в
ящике. Если бы я решилась стрелять из него, то сначала свинтила бы табличку с
гравировкой, а потом выкинула пистолет. Сама. А стереть отпечатки, спрятать
назад в ящик – это глупо.
– Действительно, неразумно, – согласился Чернов, – однако
Гришечкину вы пистолет отдали. Это тоже было не совсем разумно. Я не вижу
логики в ваших поступках.
– А не надо искать никакой логики. Ее нет. Есть страх и
тоска. Не дай вам Бог такой тоски.
– Страх чего?
– Греха. Нет ничего страшней греха. Душа обугливается. Я
виновата, что первое и единственное в моей жизни сильное чувство было по сути
своей блудом. Я виновата перед Глебом, перед его женой, перед Феликсом. Но
больше всего я виновата перед своей бабушкой. Нищие духом блаженны только на
том свете, на этом – несчастны и беззащитны.
– Ольга Николаевна, я спрашиваю вас в третий раз. Вы
признаете себя виновной в убийстве? Не в переносном, а в прямом смысле. В
юридическом смысле. Вы стреляли в Калашникова или нет?
– Нет. Не стреляла. Я в третий раз вам отвечаю. Как вы не
понимаете, желать смерти и убить – это одно и то же. Одинаковый грех.
– С религиозной точки зрения – возможно, – кивнул Чернов, –
здесь я не специалист. А вот с юридической это совершенно разные вещи. А вы
желали смерти Калашникову?
– Я отреклась от него. Я его предала. Это все равно что
пожелать смерти. Мне странно, как вы этого не понимаете.
– Нет, – Чернов встал и нервно заходил по кабинету, –
совершенно не понимаю. Если вы не прикасались к пистолету, значит, кто-то
проник к вам в дом, взял оружие из ящика, совершил убийство, затем опять проник
к вам в дом и положил пистолет на место. Согласитесь, довольно сложно проделать
все это таким, образом, чтобы вы не заметили.
– Об этом не мне судить.
– А кому?! Кому, если не вам? Почему вы не сдали пистолет,
не заявили о нем? Вы знаете, что есть статья – незаконное хранение оружия?
