– Ой, я же там кофе варю! Убежит! – Она бросилась назад, в
квартиру.
«Странно, – подумала Катя, – я ведь спрашивала ее о Свете
Петровой, она сказала, что не знает такую…»
Лунек попрощался и уехал.
– Пропала Светка-то моя, – быстро заговорила Элла, – ни
слуху ни духу. Я уж прямо не знаю, что и думать. Времена-то какие кошмарные,
вон, Глебушку убили, я как услышала, мне аж плохо стало. Всех обзвонила, никто
ее, гулену мою, не видел. Мне Галя Зыкова про Глеба сказала. Ну, помнишь Галю?
Она вроде здесь должна быть, говорила, что приедет на похороны. Она и адресок
ваш продиктовала. Я в церковь-то не успела, на кладбище решила не ехать,
боялась, не найду, опоздаю, а помянуть-то надо. Как же мне Глебушку-то не
помянуть? Я ж его во-от такусеньким… – Элла вытащила из потертой сумки пачку
дешевых сигарет, стала щелкать зажигалкой.
Катя заметила, что руки у нее дрожат.
– А когда именно Света пропала? Когда вы ее видели в
последний раз?
– В субботу поздно вечером. Главное дело, ушла, сказала,
вернусь часа через два. И нет до сих пор. А сегодня понедельник. Да чего ж мы с
тобой на лестнице стоим? Надо выпить за упокой души… «Сейчас она напьется еще
больше, и я ничего не вытяну из нее про Светлану, – подумала Катя, – хотя зачем
теперь? Если арестовали Ольгу, то все вроде бы ясно. Я ошиблась. Света Петрова
здесь вообще ни при чем. И моя глупая поездка на рынок не имела смысла. Все
сходится. Ольга звонила мне, говорила гадости, она же сунула магические
предметы в подушку. Возможно, она и бомжихой переоделась. Я ведь ее никогда не
видела. И правда, зачем заниматься частным сыском, таскаться по рынку „Динамо“,
бегать за Бориской-помоечником, когда на это есть милиция?»
На Катю вдруг навалилась тяжелая, смертельная усталость.
Хотелось побыть одной, не возвращаться в квартиру к гулу разговоров, мельканию
лиц.
– Элла Анатольевна, вы заходите, я сейчас, – сказала она,
открывая дверь и пропуская в дом возбужденную нетрезвую женщину.
Поднявшись на один пролет. Катя встала у окна, на площадке
между этажами.
Конечно, многое не сходится. Остаются белые пятна. Не ясно,
например, зачем понадобилось этой Оле вытягивать из Кати деньги? Кто подложил
лифчик в карман халата уже после убийства? Почему Маргоша не сказала, что общается
со Светой Петровой?
Катя поймала себя на том, что вопросы эти мелькают в голове
как бы помимо желания, сами собой. Разве ее дело искать ответы? У нее впереди
столько других дел, проблем, разговоров. Театр, труппа, дележ имущества… Ладно,
надо идти к гостям. Она все-таки хозяйка, невежливо стоять на лестнице, когда
дом полон народу.
В прихожей Константин Иванович надевал плащ на свою бывшую
жену. Надежда Петровна, бледная, вялая, с опухшими красными глазами, попыталась
изобразить подобие улыбки.
– Поеду я, деточка. Устала.
– Я отвезу ее и вернусь, – сообщил Константин Иванович.
– Да, мне надо лечь, побыть одной, – кивнула тетя Надя.
Тепло попрощавшись с родственниками, она вошла в гостиную.
За огромным столом народу осталось уже не так много. Тостов никто не
произносил, велись тихие разговоры, среди гостей были люди, которые не виделись
много лет, и сейчас им интересно пообщаться друг с другом, поделиться
воспоминаниями, рассказать про подросших детей, состарившихся родителей и
вообще – как жизнь складывается.
Рыдающая Элла Анатольевна Петрова опрокидывала в рот рюмку
за рюмкой и громко рассказывала, как стригла пятилетнего Глеба, какие у него
были светленькие волосики, какой он был умненький, хорошенький, прямо картинка,
а не мальчик.
– Они с моей-то Светланой ровесники, а моя пропала, дома не
ночует. Я вот думаю, может, в милицию заявить? А с другой стороны – рано.
Взрослая ведь девка, мало ли какие могут быть у нее дела.
Пьяную женщину никто не слушал, но, казалось, это ее совсем
не заботит. Она обращалась ко всем сразу и ни к кому в отдельности, иногда
беспомощно пробегала глазами по лицам, пыталась поймать чей-нибудь взгляд, найти
собеседника. Но все отводили глаза.
Несколько лет назад она стала пить и выпала из круга старых
знакомых. Однако у какой-то Гали хватило ума сообщить ей о смерти Глеба
Калашникова, продиктовать адрес. Поминки – особый случай, на них приходят без
приглашения. Элла Анатольевна имела моральное право здесь появиться, она
действительно знала погибшего с раннего детства. Однако другие имели право не
замечать ее, не слушать, игнорировать ее присутствие. Она вела себя неприлично.
В приличных домах так не напиваются, не рыдают и не орут за столом.
Катя стала собирать грязные тарелки. Пора подавать сладкое,
кофе, чай. Жанночка, бедная, совсем забегалась.
Элла Анатольевна кричала все громче, вскочила, принялась
помогать Кате, опрокинула соусник, влезла рукавом в остатки салата, стала
извиняться, всхлипывая и громко шмыгая носом.
– Ничего, не беспокойтесь, – тихо сказала ей Катя.
Но она не особенно беспокоилась. Прихватила со стола бутылку
коньяку и рюмку, пошла на кухню следом за Катей, продолжая свой громкий
монолог:
– Ну вот, а я и говорю: зачем тебе это надо? Не лезь в чужие
дела, сама же будешь виновата. И главное, голос специально меняет, прямо басом
гундит в трубку: он тебя не любит, ты во всем виновата, сушеная Жизель… Катя
вздрогнула и чуть не выронила гору грязных тарелок.
* * *
Любому, даже самому пропащему человеку хотя бы раз в жизни
должно повезти покрупному. Главное – не прозевать, когда ее светлость личная
твоя Удача улыбнется и подмигнет зазывно, мол, нука давай, дружок, не теряйся,
хватай скорей, пока дают!
Бориска-помоечник, он же Воскобойников Борис. Павлович,
дважды судимый за медкие кражи, живущий многие годы без работы, прописки, где
придется, пьющий жестоко, запоями, всякую дешевую гадость, ждал этой сладкой
минуты всю свою жизнь. И сейчас по каким-то одному ему ведомым приметам понял:
вот она, ее светлость, или, как в песенке поется, «благородие, госпожа Удача».
Он не был полностью уверен. Мог, конечно, и обознаться, ведь
правда было темновато. Но зрение у него отменное, привык шнырять во мраке по
помойкам. Ладно, если обознался – ничего страшного. Обидно, конечно, но
пережить можно.
Он наплел своей сожительнице Сивке, что отправляется
подработать грузчиком куда-то за город, а сам оделся в неприметное,
сравнительно чистое тряпье, изменил по возможности свою яркую, запоминающуюся
внешность и занялся опасной, но интересной шпионской деятельностью.
Никто Бориску не заметил, даже эти поганцы-телевизионщики,
которые тоже заявились за своей удачей в треклятый двор. Вот ведь, казалось бы
– убийство, черное дело, а сразу деньжищами так и запахло.
