– Так ты прямо про всех все знаешь! – щурился Валера.
Его забавляла взвинченность Глеба.
– Я вижу! Насквозь вижу! На глазок могу определить, кто
мужик, а кто уже среднего рода, – орал Глеб. – И не ошибусь никогда.
– На глазок, говоришь? – смеялся в ответ Валера. – И никогда
не ошибешься? На что спорим?
– На десять щелбанов! – заявил Глеб. И Валере по пьяни, в
азарте спора очень захотелось влепить эти десять щелбанов в глупую,
самоуверенную башку Глеба. Для науки. Валера не любил, когда человек зарывается
и думает, будто все про всех знает.
– Значит, Баринов, по-твоему, среднего рода? – уточнил он. –
Ему ведь всего пятьдесят три, не забывай.
– Да хоть тридцать три! Он давно не мужик! И никогда им не
был! – продолжал надрывать горло Глеб.
– Не мужик, говоришь? И мы спорим на десять щелбанов? Ну,
смотри, Глебка, больно бить буду!
– У твоего Баринова ничего мужского, кроме воспаления
простаты, не осталось. – Глеб растер в прах сигарету в мраморной пепельнице,
тут же закурил следующую. – Я не ошибаюсь в таких вещах, так что больно бить в
лоб я тебя буду, Лунек, а не ты меня.
По пьяни, по дури, в азарте спора Валера прокрутил Глебу ту
самую кассету. Тогда он не придал этому никакого значения. И только позже,
протрезвев, стал ругать себя за мальчишескую глупость.
Он вспомнил, как внезапно вытянулось у Глеба лицо, как он
побледнел и пробормотал себе под нос еле слышно: «С-сука!»
– Ты про кого? – спросил Лунек.
– Да так, – нервно сглотнув, передернув плечами, ответил
Глеб, – про твоего Баринова. Из-за него, старого пердуна, я проспорил. Слушай,
а когда это снимали?
– Недавно, – приврал Валера для пущей убедительности, –
около года назад.
На самом деле пленке было не меньше четырех лет.
– А что за девочки? – равнодушно, как-то даже вяло спросил
Глеб.
– Какая разница? Они все на одно лицо, эти девочки.
– Он их меняет или постоянно пользуется, не знаешь?
– Ты чего? Девки понравились? – удивился Валера. – Своих
мало?
– Да ладно тебе, – Глеб махнул рукой, – не издевайся. Я
просто так спрашиваю. Опыт перенимаю.
– А, ну-ну, – потрепал его Лунек по плечу, – перенимай. На
старости лет пригодится. Только ты учти, это дорогое удовольствие. Одна из
девок вроде была его постоянной подружкой и тянула из него ежемесячно кусков
пять «зелеными». Насчет второй не знаю. Я в отличие от тебя такой опыт
перенимать не собираюсь. Мне не в кайф, когда за деньги, да еще втроем.
– Какая же из них постоянная? – спросил Глеб со сдавленным
смешком. – Что-то не тянут они на пять кусков в месяц, ни одна, ни другая.
– Ну, это дело вкуса. Кому что нравится.
– Так какая больше нравится Баринову? В сауне снимали
скрытой камерой, качество изображения было неважным. Лицо самого Баринова
несколько раз взяли крупным планом, чтобы в случае чего не оставалось сомнений.
А девочки вышли расплывчато. Камера на них не фиксировалась. Видно, что
голенькие, одна здоровая, мясистая, другая худенькая, совсем соплячка. Обе дело
свое знают и не халтурят.
– Ну что ты привязался? Ну хрен знает, которая из двух девок
ему больше нравится.
Глеб помолчал, напряженно вглядываясь в экран, а потом
выпалил:
– Классная порнушка. Смешная. Дашь переписать?
Насчет «переписать» Калашников, разумеется, шутил. Но
Валера, хоть и был пьян, все равно отметил про себя, что шутка совсем
неудачная. Он выключил видик и принялся отсчитывать щелбаны на крепком лбу
Калашникова.
Да, потом, на трезвую голову, Лунек пожалел, что показал
кассету. Баринов о ней не знал. Компромата на советника президента хватало.
Кое-какие свои карты Лунек ему раскрыл сразу, на некоторые намекал иногда, а
эту, козырную, держал про запас, на черный день. Лунек знал по опыту: слишком
сильно давить на человека нельзя. Пружина лопнет, карманный политик сломается,
начнет метаться, беситься, делать глупости.
Валера спросил себя: мог ли Глеб Калашников сдуру, по старой
злобе, все в том же пьяном мальчишеском азарте протрепаться Баринову про
кассету?
Совсем недавно слетел с треском со своего ответственного
поста министр юстиции России. По телевизору показали его голую задницу. Он так
же, как Егор Баринов, любил развлекаться с девочками в сауне. И тоже не
подозревал, что его снимают. Скандал с министром наверняка произвел на
советника президента сильное впечатление. А если к тому же он узнал, что и его
голая задница заснята и легкомысленный казинщик Глеб Калашников лично видел
пленку, да еще треплется об этом?
Нет, вряд ли Баринов решился бы заказать Глеба только из-за
трепа о кассете. А из-за самой кассеты? Калашников никогда не был идиотом. Не
стал бы он просто так, по пьяни, из-за старой беспочвенной ревности выдавать
Баринову информацию о главном, убийственном копромате. А если он решил
осторожно, за спиной Лунька шантажнуть советника президента? Вытрясти что-то
для себя? Пожалуй, на это у него могло хватить ума. Для убедительности мог и
приврать, что кассета вовсе не у Лунька, а у него, у Глеба, в тайничке.
«Классная порнушка. Смешная. Дашь переписать?» – Валера
отчетливо вспомнил эту фразу и подумал: а ведь мог Глеб сделать для себя копию.
В тот вечер он уснул на диване в гостиной, храпел, как боров. Его так и
оставили там до утра, рядом с телевизором и видиком. Кассет у Лунька – десять
полок. Чистых полно, никто их не считает. Бери любую, перегоняй, что хочешь,
вся необходимая аппаратура под рук А «смешную порнушку» с голой задницей
господина Баринова никто не догадался сразу вытащить и убрать в сейф. Лунек
увлекся щелбанами, да и вообще здорово перебрал. Так и осталась она на ночь в
магнитофоне. Спрятали только утром, когда протрезвели.
Дежурившая ночью медсестра геронтологического отделения
Института психиатрии имени Ганнушкина Корнеева Валентина Федоровна никак не
могла справиться с одной больной. Старушка эта поступила сегодня утром,
состояние ее нельзя было назвать тяжелым. Она не ходила под себя, не истерила,
не ползала на четвереньках. Крепенькая бабушка, ухоженная, речь вполне связная.
В три часа ночи больная Гуськова вышла в коридор, подошла к
столику дежурной, тронула ее за плечо и прошептала:
– Мою внучку арестовали, ее подозревают в убийстве. Мне надо
поговорить со следователем.
– Утром завотделением придет, решит этот вопрос, – сказала
сестра, – а сейчас пора спать. Поздно уже.
