* * *
Егор Николаевич Баринов начал лысеть поздно, но
стремительно. Он дорожил своей жесткой седой шевелюрой, ему был к лицу короткий
мужественный ежик, но к пятидесяти стала предательски просвечивать розовая
плешь. Никакие чудодейственные средства не помогали. Нет средства от старости,
она наползает вкрадчиво, незаметно. С каждым днем – чуть меньше волос, чуть
больше морщин, чуть труднее подтягивать живот и держаться прямо.
В свои пятьдесят три Егор Николаевич был все еще молодым
политиком, крепким, бодрым, достаточно привлекательным мужчиной. Но самому себе
уже казался глубоким стариком. Не осталось иллюзий, желания были грубы и
примитивны – деньги, власть, женщины. Он чувствовал себя старым хищником, у
которого сточились когти и крошатся зубы. Есть опыт, инстинкты, аппетит. Но
силы на исходе. Прежняя молодая здоровая ненасытность потихоньку оборачивалась
слюнявым старческим сластолюбием.
Иногда он просыпался среди ночи в холодном поту, в смутной
панике ворочался с боку на бок. Собственная жизнь проносилась перед глазами,
как пейзаж в окне мчащегося поезда. Ни одна из деталей пейзажа не имела
значения. Он никогда не застревал на деталях, не оглядывался назад, терпеть не
мог рефлексию и нудное самокопание. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на
пустяки, каяться, ныть, припоминая, перед кем и в чем виноват.
Жизнь коротка. С каждым годом все короче. Как там поется в
старой советской песенке? – «Есть только миг, за него и держись…»
Егор Баринов держался мертвой хваткой за эти ускользающие,
легкие яркие мгновения. Сейчас, когда перевалило за пятьдесят, он стал
чувствовать с острой волчьей тоской, как мало их осталось. А впереди нет
ничего, кроме смерти.
В последнее время страх смерти стал единственной правдой,
единственной реальностью. Все прочее рассыпалось в прах. Пейзаж за окном поезда
казался зыбкой картонной декорацией.
Ворочаясь с боку на бок, промучившись в беспричинной потной
панике лучшую половину ночи, Егор Баринов задремал под утро и проснулся от
пронзительного телефонного звонка.
– Спишь? – спросил знакомый насмешливый голос. – Встретиться
надо. Через час жду тебя в офисе.
Егор Николаевич посмотрел на часы. Надо же, всего семь утра.
– Но… у меня дела. Давай вечером.
– Подождут твои дела. Я сказал – срочно.
В трубке раздались гудки отбоя. У Егора Николаевича от
напряжения заныл затылок. Никаких дел в воскресенье с утра у него не было, он
соврал, чтобы понять, насколько важен и опасен предстоящий разговор. Ответ
собеседника не оставлял иллюзий. Разговор важен и опасен. Что-то произошло.
Он сделал несколько обычных гимнастических упражнений, с
которых всегда начинал день, уселся на тренажер, вяло покрутил педали. Но
затылок ныл нестерпимо.
Что-то произошло. Просто так, без повода Валера Лунек не
стал бы звонить в такую рань и разговаривать тоном, не терпящим возражений.
Лунек – вор в законе, но хамом никогда не был.
Кофе без кофеина показался совершенно безвкусным. Две
таблетки американского аспирина сняли боль в затылке, но тяжесть осталась, как
бы перевалила из головы в душу. Садясь за руль своего красивого «Мерседеса»,
Егор Николаевич приказал себе успокоиться и расслабиться.
То, что Лунек именовал «офисом», представляло собой
трехэтажный особняк, выстроенный неподалеку от парка Сокольники в псевдорусском
стиле. От тихого грязноватого переулка особняк был отгорожен глухим бетонным
забором. Никакой вывески, две видеокамеры, будка охраны. Когда перед
«Мерседесом» Егора Николаевича бесшумно разъехались стальные ворота, он
мысленно пожелал себе ни пуха ни пера и тут же самого себя послал к черту.
Лунек встретил его небрежным кивком.
– Плохо выглядишь, Егор Николаич. Небось ночами не спишь? –
спросил Валера со своей обычной ухмылочкой. – Молодым мяском балуешься?
Сам Лунек выглядел отлично. Подтянутый, свежий, гладко
выбритый, он сидел в глубоком кожаном , кресле и потягивал апельсиновый сок
прямо из пакета, через соломинку.
– Ну что ты, Валерик, какое молодое мяско? Годы не те,
девушки меня давно не любят. – Баринов попытался с самого начала придать
разговору этакий игриво-приятельский тон, но улыбка получалась натянутой, голос
звучал сипло, глухо.
– Ладно, не прибедняйся, – сказал Лунек и уставился на
Баринова своими холодными серо-желтыми глазами, – знаем мы, какие твои годы. И
насчет девушек тоже знаем.
– А, так ты меня в такую рань пригласил, чтобы о девушках
поговорить? – спросил Егор Николаевич и подмигнул для пущей раскованности.
Но сердце его при этом неприятно ухнуло.
– И о них тоже, – кивнул Лунек, – слушай, я тут, кстати,
узнал смешную новость. У тебя, оказывается, была любовь с женой Глеба
Калашникова? Наш пострел везде поспел.
«Ерунда какая-то, – раздраженно подумал Баринов, –
выдергивать меня с утра, чтобы обсуждать мои романы восьмилетней давности?
Бред! Интересно, куда он клонит?»
– О Господи, Валера, ты еще раскопай, с кем у меня была
любовь на первом курсе института.
– Надо будет – раскопаю. – Серо-желтые, глаза впивались в
лицо Егора Николаевича.
Баринов мужественно выдержал прямой жесткий взгляд вора в
законе, но про себя отметил, что это, вероятно, значительно вредней любого
рентгеновского облучения – когда вот так на тебя смотрят.
– Слушай, Валер, я не пойму, куда ты клонишь. Мы же с тобой
не дети, чтобы в угадайку играть, – сказал он, удобно раскидываясь в мягком
кресле. – Говори по делу. Не тяни.
– Ох, я смотрю, ты деловой стал, – прищурился Дунек, – прямо
спасу нет, какой деловой. Киллеров нанимаешь без разрешения. Хреновый, кстати,
киллер. Уже засветился перед ментовкой. Ты небось пожадничал, как всегда?
– Не понял, – выдохнул Баринов, стирая с лица расслабленную
улыбку, – какой киллер?
– Ну здрассти-приехали. – Валера выразительно развел руками.
– Глеб Калашников небось твоя работа? Ты не стесняйся, здесь все свои.
– Что, Калашникова убили? – спросил Баринов и почувствовал,
как предательски задергался правый глаз.
– Ну вот, даже не потрудился узнать, выполнен ли заказ, –
покачал головой Лунек, – совсем ты, брат, заработался на своем ответственном
государственном посту.
– Подожди, ты что, серьезно думаешь, я заказал Калашникова?
– Ну а кто же?
– Зачем мне?
Баринов бросил курить пять лет назад, но сейчас рука
машинально потянулась к пачке «Кэмела», валявшейся на журнальном столе.
