– Ох, какой ты серьезный. Сразу тебе деньги. А
доказательства есть у тебя? Думаешь, на слово поверят?
– Поверят, еще как! Все расскажу, в подробностях.
– Ты и подробности знаешь?
– Знаю. Я все видел. Сидел вот в этом теремке и все видел.
Так что ты мне лапшу на уши не вешай. Давай деньги, и разойдемся навек.
– Навек ли? Вот дам я тебе сейчас тысячу, ты потратишь,
захочется тебе еще, опять письма станешь писать.
– Нет. Все почестному. Я не какой-нибудь там….
– Интересно, и что ты собираешься делать с косушкой? Это
ведь сумма-то серьезная.
– Да уж найду что. Тебя не касается.
– Почему же не касается? Меня как раз очень интересуют твои
планы на будущее.
– В деревню уеду, в натуре, – нервно сглотнул Бориска, –
надоел мне этот поганый город. Уеду на свежий воздух. Дом куплю.
Он вдруг подумал, что убийца – первый человек, с которым он
делится своими сокровенными планами. Ни с кем еще не делился, ни с Сивкой, ни с
дворником Саидычем. А убийце все выкладывает как на духу, чисто по-человечески.
Вот ведь, интересные бывают повороты, в натуре… – Ладно, верю. А выпить тебе не
мешает. Нервничаешь сильно, к тому же такое дело грех не обмыть. Деньги у меня
в машине. Сиди здесь, сейчас принесу. Чтобы скучно не было, вот тебе, держи.
В руках у Бориски оказалась поллитровка «Столичной». Она
была холодненькая, и у Бориски опять защекотало в носу, он даже чихнул.
– Будь здоров, доброжелатель. Минут через пятнадцать принесу
тебе твою косушку.
Оставшись один, Бориска быстро отвинтил пробку и жадно
припал сухими губами к холодному горлышку бутылки.
Глава 23
– Ну как я могу ручаться за слова психически больного
человека? У вас, в конце концов, есть свои эксперты. А меня увольте, – доктор
Гончар был сильно раздражен и не пытался это скрыть.
– Мне не нужны ваши ручательства, – спокойно и терпеливо
объяснял майор Кузьменко, – я прошу вас как специалиста определить степень ее
вменяемости, причем не для суда, а для меня лично. Грубо говоря, вы, как врач,
можете мне сказать: больная Гуськова совсем ничего не соображает или… – Ничего,
кроме бреда, вы от больной Гуськовой не услышите. Она не даст вам полноценных
свидетельских показаний. Мне странно, как вы, юрист, этого не понимаете.
– И тем не менее мне необходимо побеседовать с Гуськовой.
Никто не собирается использовать ее показания как свидетельские на суде. Это
оперативная информация, не более.
– Ну, если бред можно считать оперативной информацией, в
таком случае – пожалуйста. Делайте что хотите. Только не в моем кабинете. –
Гончар демонстративно уткнулся в бумаги.
– А где?
– В ординаторской, в процедурной, во дворе – где угодно.
Это было уже откровенным хамством. Но Кузьменко стерпел. Он
догадывался, что завотделением уперся, как осел, просто так, для собственного
удовольствия. У него тяжелая нервная работа, он каждый день имеет дело с
сумасшедшими старухами и таким вот дурацком способом выпускает пар,
разряжается.
Есть порода людей, которым нравится ставить других в
неловкое положение и создавать трудности там, где от них хоть что-то зависит.
Ничего не стоит поставить на место такого хама-любителя, но для этого надо
опускаться до его уровня и вступать в нудную нервозную перепалку по принципу:
«А ты кто такой? Сам дурак!» Ивану было некогда и лень этим заниматься.
«Фиг с тобой, разряжайся, – решил майор, – выведу старушку
погулять во двор и спокойно с ней побеседую. Благо погода хорошая».
Иветта Тихоновна сразу его узнала и спросила строго:
– Почему так долго? Я требовала, чтобы вы пришли немедленно.
У меня очень важные сведения.
– Простите, раньше не мог, – мягко ответил Иван, – я вас
внимательно слушаю. Что вы хотели сообщить?
– Пистолет взял тот мальчик, из Комитета ветеранов
Афганистана. А потом кто-то подложил его назад в ящик. Думаю, это сделала жена
того человека.
– Иветта Тихоновна, давайте все по порядку, – вздохнул
майор, чувствуя, что опять напрасно теряет время.
– По порядку! – фыркнула Гуськова. – То-то я вижу, какой у
вас порядок! Сначала надо было разобраться, а потом арестовывать Олю. Здесь
плохое питание, а мне надо питаться хорошо. Когда вы ее отпустите, чтобы она
меня забрала?
– Иветта Тихоновна, расскажите, пожалуйста, что за мальчик к
вам приходил? Как он выглядел?
– Я знала, что этим кончится. Когда люди ведут себя
аморально, это всегда плохо кончается. О ней уже пишут в газете! Хорошо, что ее
родители не дожили до такого позора!
– Где? В какой газете?
Надо было уходить. Этот вредный Гончар был, к сожалению,
совершенно прав. Стоило ради такого бреда пилить на другой конец Москвы, терять
столько времени? Иван ругал себя последними словами.
– А вообще, вы, милиция, должны принимать меры против
теперешней так называемой демократической прессы. С этим надо что-то делать! Я
нарочно вырезала и сохранила заметку. Безобразие! – Гуськова поджала губы и
отвернулась, как бы еще раз глубоко переживая некое, одной ей ведомое
«безобразие».
– Могу я взглянуть на эту заметку? – безнадежно спросил
Кузьменко.
– Сейчас – нет. Она осталась дома. Но у меня отличная
память. Я не сумасшедшая, как кажется некоторым. Газета называется «Кисе».
Латинскими буквами, в переводе с английского – поцелуй. Мне принесла ее
соседка. Разумеется, ни она, ни я такую, с позволения сказать, прессу, не
читаем. Но тут – особый случай. Мария Петровна, серьезная, порядочная женщина,
считает своим долгом следить, чем увлекается ее несовершеннолетний внук.
Мальчику всего пятнадцать, а он читает такую прессу. Вот вам демократия и новое
воспитание! В этом бульварном листке открыто пишут о всяких половых
извращениях, об этих ужасных прыгающих музыкантах и голых девицах, ну таких, у
которых профессия – ходить голышом. Причем печатают цветные фотографии. И вот
там, можете себе представить, – Иветта Тихоновна сделала страшные глаза и
выдержала длинную эффектную паузу, – я увидела фотографию Оли! Моей Оли!
Майор Кузьменко взглянул на часы и поднялся со скамейки.
– Простите, Иветта Тихоновна, мне пора. Спасибо за
информацию. Давайте, я провожу вас в палату.
Он понял, что бреду не будет конца, можно просидеть здесь до
вечера. Погода, конечно, замечательная, в больничном дворе птички поют, но
нельзя быть таким идиотом… – Нет! Вы должны меня дослушать! Я еще не сказала
главного! Если вы думаете, что у меня бред, то глубоко ошибаетесь. Вы можете
проверить. Вырезка из газеты хранится у нас дома. Олю сфотографировали скрытой
камерой.
