– К сожалению, нет, – покачал головой Иван.
– А вообще какой-нибудь еды нет с собой случайно? Хотя бы
булочка или шоколадка? Мне необходимо хорошо питаться. А здесь я не наедаюсь.
Надо, чтобы вы срочно отпустили Олю, и скажите ей, чтобы, когда она приедет за
мной, обязательно привезла сразу что-нибудь поесть. Главное, что-нибудь
сладкое, шоколадку или вафельки, такие, с розовой начинкой. Она знает.
– Хорошо, – кивнул Иван, – обязательно. Он проводил Гуськову
назад, в корпус, сдал ее с рук на руки дежурной медсестре, потом добежал до
ближайшего коммерческого ларька, купил большую шоколадку, две пачки вафель,
упаковку апельсинового сока, вернулся в больницу и передал пакет для Гуськовой.
* * *
– Мы в очередной раз поссорились, но не сильно. Я ходила за
ней по всей квартире, пока она одевалась, и пилила, пилила, старая дура. Если
бы я знала… А она была такая серьезная, сосредоточенная. Обычно за словом в
карман не лезет, а тут – молчит. Огрызнется иногда, но как-то вяло. Вроде о
чем-то своем думает. Одевалась, красилась тоже вяло, механически. А потом
говорит: «Мам, дай тысяч десять, на всякий случай. У меня ни копейки». Ну, я
наскребла тысячными, сотками, около десяти, может, чуть меньше. Она сунула в
сумку.
Все это Элла Анатольевна рассказывала не оперативнику, а
Кате и Паше, когда они привезли ее домой. Они пробыли у нее до вечера. Версия
районного опера о том, что Свету Петрову убили с целью ограбления, трещала по
швам. Но он этого не слышал. Он отложил допрос матери убитой, боялся, она опять
хлопнется в обморок, и отпустил с миром до завтра. Оперативник не сомневался:
это убийство обречено встать в почетные ряды «глухарей», несмотря на то что
труп опознали.
.
Сидя на кухне совершенно трезвая, бледная, Элла Анатольевна
глядела в одну точку сухими пустыми глазами и вспоминала, что у Светы в тот
вечер было с собой не больше десяти тысяч мелочью. Дешевые серебряные сережки.
– Знаете, индийский ширпотреб, крупные, плетеные, с
шариками. На елочные игрушки похожи. Даже в темноте их нельзя принять за
дорогие. Никаких колец, браслетов, кулонов. Ничего.
Оказалось, Элла Анатольевна отчетливо, в деталях, помнит,
как ее дочь собиралась, чтобы выйти из дома на пару часов в субботу, в десять
вечера.
– А перед этим она говорила с кем-нибудь по телефону? Может,
вы слышали, как она договаривалась о встрече? – спросила Катя.
– Весь вечер только и делала, что говорила по телефону. Ей
звонили, она кому-то названивала. Разве разберешь? С Вовчиком своим болтала
полчаса, с Викой, которая в Польшу за обувью собирается. Потом еще с разными
людьми, с Маргошей, со Славиком-челноком. Она поболтать любит, бывало, часами
висит на телефоне. Два слова по делу, остальное просто так, про жизнь.
Элла Анатольевна рассказывала о дочери, и ей становилось
легче. Живые, знакомые имена, детали недавнего вечера, оказавшегося последним,
как бы заслоняли невозможную правду. Она пока не сознавала, что произошло. Это
был своеобразный психологический наркоз. Срабатывал инстинкт самосохранения.
Катя совсем недавно пережила почти то же самое.
– А вы говорили, она должна была в субботу встретиться с
Маргошей, – вспомнила Катя, – не знаете, когда именно, где?
– Ой, не могу сейчас вспомнить. Может, мне вообще
показалось. С кем-то она договаривалась, я подумала почему-то, что с Маргошей.
Но сейчас понимаю – нет, вряд ли с ней.
– Почему? – спросил Паша. Он почти не участвовал в
разговоре, слушал молча, только иногда вставлял короткие вопросы.
– Ну, по интонации. Она обычно с Маргошей говорит так
по-простому, весело, похихикают, бывало. А тут – да, нет. И какая-то вся
напряженная. Я потом спросила, с кем это ты? Она только буркнула: отстань.
– То есть Светлана в тот вечер была напряженной,
раздраженной, вела себя необычно? – сделала осторожный вывод Катя.
– Да, тихая какая-то была, подавленная. Или мне сейчас так
кажется?
Катя обратила внимание, что Элла Анатольевна вовсе забыла о
спиртном. Пили чай, курили на кухне. Катя спросила, не оставить ли ей денег, но
Элла Анатольевна покачала головой.
– Спасибо. У меня есть на книжке кое-что. Если ты оставишь,
я не сдержусь, ночью за водкой побегу. А начну сейчас – все. Уже не остановлюсь
никогда… На улице стемнело, пора было уезжать.
– Если понадобится помощь, мой телефон у вас есть, – сказала
Катя на прощание.
Когда они сели в машину, Паша тихо произнес:
– Дешевенькие сережки, десять тысяч мелочью… грабитель,
который идет на убийство, вряд ли бы позарился на такую ерунду. Для него
логично было бы все это бросить. И дешевые сережки он не стал бы вынимать из
ушей, и десять тысяч вряд ли тронул бы. Разве это деньги для серьезного
грабителя? Он ведь грабитель, и ему не надо, чтобы убийство связывали с
ограблением. Однако ничего из перечисленных вещей при трупе не нашли.
– Ну, иногда и за бутылку могут убить, за пачку сигарет, –
неуверенно возразила Катя.
– Могут. Но тогда обязательно взяли бы и сумку, и сигареты с
зажигалкой. Если на нее напал какой-нибудь озверелый алкаш или наркоман, он уж
взял бы все, до нитки. Это в принципе довольно простая психология. Не бином
Ньютона.
– То есть ты хочешь сказать, что ограбление инсценировали?
– А ты сомневаешься? Надеешься – все совпало случайно?
– Мне бы хотелось сомневаться и надеяться, – призналась
Катя.
– Не получится. Ты не страус, голову в песок спрятать не
сумеешь. Да и не надо.
Они не заметили, как подъехали к Пашиному дому. Было совсем
темно.
– Ты уверена, что хочешь домой, а не ко мне? – тихо спросил
Паша, взяв ее за плечи и глядя в глаза. – Я понимаю, пока рано. Слишком мало
времени прошло. Но после того, что сегодня случилось, тебе не страшно будет
остаться одной в пустой квартире?
– Паша, я поеду домой. Без тебя мне было бы очень тяжело, ты
даже не представляешь, как я тебе благодарна. Но сейчас будет лучше, если я
поеду домой. Когда я захочу остаться, тебе не понадобится об этом спрашивать.
Ты сам поймешь.
– Ты мне знак подашь? – Он улыбнулся. – Как в шпионском
фильме? Я ведь не такой понятливый, как тебе кажется. К тому же, когда чего-то
очень ждешь, начинаешь торопить события, принимать желаемое за действительное…
Ладно, ты меня прости. В конце концов, ты вчера похоронила мужа, все ясно…
Прости. Когда захочешь остаться, я и правда сам пойму.
– Спасибо. – Катя легко прикоснулась губами к его щеке и
села в свою машину.
