– О чем ты хотел, чтобы я поговорила с Ланом? – спросила Шаэ. – Если что-то и правда тебя беспокоит, я скажу это ему, когда увижу. Ты услышал о чем-то в Академии?
– Да нет, не надо, – снова затряс головой Анден. – Ты права, он не нуждается в моих советах. Не волнуйся об этом. – С наигранной веселостью он отодвинул стул и сказал: – Отличный ресторан, я уже много месяцев так хорошо не ужинал. Ты же помнишь, как кормят в Академии?
– К сожалению, да.
Что бы его ни мучило, что бы он ни хотел высказать, Шаэ больше не могла выдавить это из Андена. Пока они собирали вещи, она позволила ему увести разговор на всякие пустяки. Они дошли до ближайшей станции подземки, почти не разговаривая, Анден совсем притих. На платформе, перед прибывающим поездом в западном направлении, он быстро обнял Шаэ.
– Было приятно с тобой повидаться, Шаэ. До скорой встречи?
А потом двери за ним закрылись, и длинный скрипящий поезд увез его прочь. Шаэ смотрела, как огни исчезают в пасти тоннеля, с непреклонной уверенностью, что подвела кузена, упустила что-то жизненно важное в их отношениях.
Она не пошла домой, а поехала в восточном направлении и сошла на станции, находящейся прямо перед жанлунским храмом Божественного Возвращения. Улица поднималась к храму, ее недавно расширили. Шаэ никогда не видела столько машин у входа. У ближайшего сквера теперь торчало шестиэтажное офисное здание, стену новой парковки украшал плакат с рекламой югутанского пива. Но сам храм ничуть не изменился, а вечером выглядел даже более древним и торжественным, чем днем. Покрытые орнаментом каменные колонны и массивная черепичная крыша отбрасывали глубокие тени в фарах проезжающих машин. Шаэ не была внутри с подросткового возраста, но сегодня, пребывая в смятении, ощутила желание войти через зеленые двери из тикового дерева.
В Храмовом квартале находился не только храм Божественного Возвращения, старейший дейтистский храм города, но и усыпальница Нимумы – в двух кварталах отсюда, а чуть дальше на запад – Первая церковь Истины. Так приятно осознавать, что кеконцы, абукейцы и иностранцы могли молиться рядом друг с другом. По правилам КНА, дейтистские храмы получали нефрит в первую очередь, и кланы финансово поддерживали религиозные сооружения, но монахи приносили клятву избегать всех земных привязанностей и давать приют всем страждущим. Как и район рядом с Залом Мудрости и Триумфальным дворцом, Храмовый квартал был нейтральной территорией. Здесь кланы не имели власти.
Шаэ прошла по тихому двору с рядами священных деревьев, очерченных мягким лунным сиянием, и оказалась в скудно освещенном внутреннем святилище, где местные монахи не прерывали трехчасовую медитативную молитву. Увидев кружок застывших фигур в зеленом, сидящих на низком подиуме, Шаэ замедлила шаг. Она гадала, насколько глубоко могут Почуять ее монахи. Возможно ли, применив силу нефрита, не только ощутить чье-то присутствие и физическое состояние, но и проникнуть в мысли, прямо в душу?
Шаэ опустилась на колени на одну из молитвенных подушек. По традиции она трижды прикоснулась лбом к полу, потом выпрямилась, положив руки на бедра, и снова посмотрела на монахов – трех мужчин и трех женщин с бритыми головами и бровями. Они сидели с закрытыми глазами, скрестив ноги и положив руки на нефритовую сферу размером с шар для боулинга. Прикасаться к такому огромному куску нефрита…
Шаэ вспомнила о глыбах на руднике, о безумном искушении положить на одну из них руку. Монахи должны обладать исключительным самоконтролем. Наверное, они услышат и муху, приземлившуюся на подушку в зале, и Чуят людей на улице, но все же оставались неподвижными, дышали размеренно и глубоко, их лица были расслаблены. По окончании трехчасовой медитации они поднимут руки с бедер, встанут и уйдут, а их место займут другие. И каждый раз они испытывают нефритовый прилив и ломку. Шаэ знала, на что похожа ломка, и поежилась, представив, что через это нужно проходить каждый день посменно, снова и снова. Монахи верили, что это приближает их и все человечество к богам.
Шаэ огляделась. Над кругом для медитации висела знаменитая фреска «Изгнание и возвращение». Оригинальная работа, написанная сотни лет назад, была уничтожена во время шотарской оккупации, теперь молящиеся видели перед собой искусную реконструкцию, основанную на воспоминаниях и старых фотографиях. В нишах на стенах святилища – каждая посвящалась одному из главных дейти – горели свечи с благовониями. Легкое журчание воды из двух пристенных фонтанчиков врезалось в уличный шум, доносящийся из высоких открытых окон.
В этот поздний час святилище было почти пустым, лишь три посетителя преклонили колена на зеленых подушечках для паствы – пожилой мужчина в дальнем углу и женщина среднего возраста вместе со взрослой дочерью, в трех рядах перед Шаэ, обе рыдали и прижимались друг к другу. Шаэ потупилась в смущении от того, что увидела сцену семейного горя. Ей стало неловко, а собственный приход в это святое место показался лицемерием. Она на пять лет забыла о вере и не знала, может ли вообще называть себя дейтисткой.
Коулы, конечно же, были показательно религиозны. В доме имелась просторная молитвенная комната, и по основным праздникам семья облачалась в лучшие наряды и шла в храм. Члены обширного и могущественного клана толпились у входа, пока перед дверьми не останавливался автомобиль семьи. За этим следовал поток приветствий. В те времена Коул Сен находился еще в расцвете сил и здоровался с каждым с одинаковым великодушием, будь то богатый Фонарщик или Палец самого низшего ранга. Выдержав должную паузу, дед вел мать Шаэ, братьев и ее (а позже и Андена) внутрь, и толпа следовала за ними, так что святилище наполнялось гулом приглушенных голосов и пульсировало нефритовой энергией.
Коул Сен всегда находился в центре первого ряда. Справа от него – Лан, потом Хило, Шаэ (а позже и Анден), а дальше – их мать. Служба тянулась часами. Собравшиеся повторяли молитвы дейти за монахами старшего возраста, Просвещенными, затем возносились хвалы Божественным добродетелям. Во время молитвы Хило вертелся и корчил рожи, и Коул Сен бросал на него сердитые взгляды. У Шаэ затекали ноги. Она старалась не обращать внимания на Хило.
Став старше, она научилась лучше переносить службы. И неожиданно поняла, что молитвы несут надежду и успокаивают. Дейтизм – глубокое верование кеконцев. Существовали разные секты, от националистических до пацифистских, но все соглашались с тем, что нефрит – это связь с небесами, божественный, но опасный дар, который следует использовать благочестиво и во имя добра. Зеленые Кости должны быть религиозными. Добродетельными. Как ее мать.
В детстве, однако, она мало размышляла на религиозные темы, а думала лишь о том, сколько еще продлится это испытание. Стоило ей наклониться или заныть, как мать тычком ее выпрямляла.
– Сиди прямо и молчи, – делала она замечание. – Все на тебя смотрят.
Такова была жизненная философия матери: сиди прямо и молчи, все на тебя смотрят. Что ж, сейчас никто не смотрел на Шаэ. Без нефритовой ауры она могла пройти мимо любого бывшего одноклассника по Академии неузнанной. Когда ей позвонил региональный директор «Электронного оборудования Крофта», Шаэ обрадовалась, что ее приглашают на работу, явно не зная о ее корнях. И все-таки она ощутила лишь легкое удовлетворение. Не восторг или душевный подъем. Она получила диплом, собственную квартиру и приглашение на работу в международную компанию, с которым ее поздравили бы однокурсники по бизнес-школе в Эспении. Шаэ наконец-то стала независимой образованной женщиной, поднявшейся над дикостью и ограниченностью накачанной нефритом и тестостероном семьи. Она должна чувствовать себя свободной, а не одинокой и неуверенной.
