– Кажется, с тех пор как ты появился в моей жизни, Микки Судьба, – ровно сказала Сильви Осима, – она разваливается к черту.
– Все началось не с меня, Сильви. Она бросила на меня взгляд искоса.
– О, я знаю. Я сказала – «кажется». Но факты есть факты, как на них ни посмотри. Все мои друзья мертвы, по-настоящему, и теперь я узнаю, что убил их ты.
– Не этот я.
– Нет, я так и поняла, – она поднесла виски к губам. – Только мне почему-то не легче.
Она опрокинула стакан. Содрогнулась.
Смени тему.
– Значит, то, что слышит она, попадает и сюда?
– В какой-то степени, – стакан снова медленно опустился на стойку. Магия системы вновь наполнила его, медленно, словно что-то просачивалось сквозь ткань конструкта. Сперва отраженное изображение, от дна до краев, затем само содержимое. Сильви угрюмо наблюдала за этим. – Но я все еще разбираюсь, насколько у нас перепутаны сенсорные системы.
– Сколько ты ее уже носишь, Сильви?
– Не знаю. С прошлого года? Может, с каньона Иямон? Тогда я впервые отключилась. Впервые очнулась, не зная, где я, почувствовала себя так, будто все мое существование – комната, и кто-то в нее заходил, двигал мебель без спроса.
– Она настоящая?
Жесткий смешок.
– Ты меня спрашиваешь? Здесь?
– Ну ладно, ты знаешь, откуда она? Как ты ее подцепила?
– Она сбежала, – Осима снова повернулась ко мне. Пожала плечами. – Это она повторяет. «Я сбежала». Конечно, я и так это знала. Она выбралась из камеры, как только что выбрался ты.
Я невольно оглянулся через плечо, чтобы поискать взглядом коридор у спальни. Никаких следов за дымной толпой бара, никаких признаков, что он вообще существовал.
– И это была камера?
– Да. Вплетенная по уровню сложности реакция, командный софт автоматически строит камеры на основании языка вокруг всего, что попадает в хранилище мощностей.
– Выбраться было не очень трудно.
– Ну, на каком языке ты говоришь?
– Э-э – амеранглийский.
– Ага. В категориях машины это не очень сложно. Прямо скажем – детский уровень. Ты попал в тюрьму, которую заслужил твой уровень сложности.
– Но ты правда ожидала, что я не выйду?
– Не я, Микки. Софт. Эта штука автономная.
– Ну ладно, автономный софт ожидал, что я не выйду?
– Если бы ты был девятилетней девочкой со старшим братом, – сказала она с заметной обидой, – ты бы не вышел, поверь. Системы не созданы понимать человеческое поведение, они только распознают и оценивают язык. Все остальное – логика машины. Они пользуются моим подсознанием для ткани, тона происходящего, предупреждают меня напрямую, если происходит особенно серьезный побег, но нет никакого человеческого контекста. ДеКом работает не с людьми.
– Значит, если это Надя – или кто она там, – если она говорила, скажем, на старояпонском, система посадила ее туда же, куда и меня?
– Да. Японский куда сложнее амеранглийского, но в категориях машины разницей можно пренебречь.
– И она выбралась так же легко, как я. Не предупредив тебя, если действовала тихо.
– Тише тебя, да. По крайней мере из системы изоляции. Найти дорогу через сенсорные интерфейсы и буферы ко мне в голову куда сложнее. Но если есть время и целеустремленность…
– О, она целеустремленная. Ты же знаешь, кем она себя объявляет, да?
Короткий кивок.
– Она мне говорила. Когда мы обе скрывались тут от дознавателей Харланов. Но, кажется, я и так понимала. Мне стали сниться о ней сны.
– Ты думаешь, она Надя Макита? Правда?
Сильви подняла стакан и отпила.
– Трудно поверить, что это возможно.
– Но ты все равно позволишь ей командовать телом в ближайшем будущем? Не зная, кто или что она такое?
Снова пожала плечами.
– Я склонна судить по результату. Кажется, она справляется.
– Твою мать, Сильви, да вдруг она вообще вирус.
– Ну, судя по тому, что я читала в школе, настоящая Куэллкрист Фальконер – тоже. Разве не так звали куэллизм во времена Отчуждения? Отравляющий вирус в теле общества?
– Я не о политических метафорах, Сильви.
– И я тоже, – она опрокинула стакан, снова его осушила и поставила. – Слушай, Микки, я не активистка и не солдат. Я исключительно инфокрыса. Миминты и коды – с этим ко мне. Отправь меня в Новый Хок с командой – и ко мне никто близко не подойдет. Но сейчас мы не там, и мы с тобой оба знаем, что в Драву я вернусь нескоро. Так что, учитывая нынешний климат, пожалуй, уступлю Наде. Потому что, кем бы или чем бы она ни была, у нее куда больше шансов выплыть, чем у меня.
Она сидела, глядя, как наполняется ее стакан. Я покачал головой.
– Это на тебя не похоже, Сильви.
– Еще как похоже, – вдруг ее тон стал яростным. – Микки, мои друзья или передохли, или еще чего похуже. Целая планета копов плюс миллспортские якудза хотят сделать со мной то же самое. Так что не рассказывай, что на меня похоже, а что нет. Ты не знаешь, что происходит со мной в таких обстоятельствах, потому что ни хрена этого не видел, понял? Даже я не знаю, что со мной происходит в таких обстоятельствах.
– Ага, и вместо того чтобы узнать, ты будешь мариноваться здесь, как какая-то мечта Отречения о хорошей маленькой девочке, которую хотели твои родители. Будешь сидеть и играться со своим встроенным миром и надеяться, что кто-нибудь снаружи разберется со всем за тебя.
Она промолчала, только подняла в мою сторону свеженаполненный стакан. Я почувствовал, как во мне пульсирует внезапная, удушающая волна стыда.
– Прости.
– Вот именно. Хочешь пережить то, что сделали с Орром и остальными? А то у меня есть все в подробностях внизу.
– Сильви, нельзя же…
– Они умирали страшно, Микки. Их освежевали, одного за другим. В конце Киёка кричала, как ребенок, чтобы я пришла и спасла ее. Не хочешь загрузиться, поносить это с собой, как приходится мне?
Я содрогнулся, и это движение словно отозвалось во всем конструкте. В воздухе вокруг нас повис тихий холодный гул.
– Нет.
После этого мы долго сидели молча. Вокруг приходили и уходили посетители «Токийского ворона», словно призраки.
Через какое-то время она неопределенным жестом указала наверх.
– Знаешь, стремящиеся верят, что это единственное истинное существование. Что все снаружи – иллюзия, игра теней, созданная богами-предками, чтобы лелеять нас, пока мы не построим собственную реальность под себя и не загрузимся в нее. Утешающая мысль, нет?
