– Эм-м. Да. Чего желаешь?
– То, что здесь считается за виски. Бочковой крепости. То, что я почувствую даже вкусовыми схемами этой поганой оболочки.
Он улизнул к стойке, а я по привычке нашел столик в углу. Вид на дверь и посетителей. Опустился на стул, поморщившись из-за обожженных бластером ребер.
Ну и трындец.
Да не совсем. Я коснулся стеков через ткань кармана куртки. Я же получил то, за чем пришел.
И почему же ты не мог просто перерезать им горло во сне?
Они должны были знать. Должны были видеть.
От стойки вернулся Плекс со стаканами и унылыми суши на подносе. Он казался необъяснимо довольным собой.
– Слушай, Так. Не переживай насчет ищеек. В синтоболочке…
Я посмотрел на него.
– Да. Я знаю.
– И, ну, тоже знаешь. Всего шесть часов.
– И целое завтра до отхода ховера, – я подхватил стакан. – Серьезно, лучше заткнись, Плекс.
Он заткнулся. Через пару минут тяжких дум я обнаружил, что и это мне не нравится. В синтетической коже я стал нервным и дерганым, как после отходняка с мета; мне неприятно сейчас собственное тело. Нужно отвлечься.
– Давно знаешь Юкио?
Он поднял глаза с недовольным видом.
– Ты же сказал…
– Да. Прости. Меня сегодня подстрелили, так что я не в лучшем настроении. Вот и…
– Тебя подстрелили?
– Плекс. – Я с пристальным взглядом наклонился над столом. – Что ж ты так орешь.
– Ой. Прости.
– Я хочу сказать, – я беспомощно повел рукой, – да как ты вообще остаешься в деле, мужик? Ты же вроде как преступник, господи.
– Это был не мой выбор, – сказал он сухо.
– Нет? А как это работает? У них есть какой-то ежегодный призыв, что ли?
– Очень смешно. Полагаю, ты-то сознательно выбрал пойти в армию? В семнадцать гребаных стандартных лет?
Я пожал плечами.
– Я сделал выбор, да. Либо армия, либо банды. Я надел форму. Она окупалась лучше, чем криминал, которым я и так занимался.
– Что ж, а я никогда не был в банде, – он закинулся виски. – Якудза об этом позаботились. Слишком большой риск потерять инвестицию. Я ходил к правильным репетиторам, вращался в правильных социальных кругах, учился ходить как надо, говорить как надо, а потом меня сорвали, как хренову вишенку.
Его взгляд выкинуло на расцарапанное дерево стола, как мусор на пляж.
– Я помню отца, – горько произнес он. – День, когда я получил доступ к семейным стекам данных. Сразу после вечеринки в честь совершеннолетия, на следующее утро. Все еще с похмелья, все еще под кайфом, и тут как тут в его кабинете Танаседа, Кадар и Хираясу, как сраные вампиры. Он в тот день плакал.
– Вот этот Хираясу?
Он покачал головой.
– Это сын. Юкио. Хочешь знать, сколько я знаком с Юкио? Мы росли вместе. Спали вместе на одних и тех же уроках кандзи, гасились одним и тем же такэ, встречались с одними и теми же девчонками. Он уехал в Миллспорт, когда у меня началась практика по оцифровке и биотеху, вернулся спустя год уже в этом дебильном костюмчике, – он поднял взгляд. – Думаешь, мне нравится всю жизнь искупать долги отца?
Кажется, ответа ему не требовалось. А мне не хотелось слушать дальше. Я отпил еще виски, пытаясь представить, как бы оно обожгло, если бы в оболочке были настоящие вкусовые рецепторы. Приподнял стакан.
– А как так вышло, что им сегодня от тебя понадобились загрузка и выгрузка? В городе явно больше одного станка для оцифрованного сознания.
Он пожал плечами.
– Какой-то косяк. У них был свой станок, но в нем загрязнение. Морская вода в подаче геля.
– Вот тебе и организованная преступность, а.
В том, как он посмотрел на меня, читалась злая зависть.
– У тебя нет семьи, да?
– Не особо, – грубовато, но ему не стоило знать всю правду. Лучше скормить ему что-то еще. – Меня долго не было.
– На хранении?
Я покачал головой.
– Вне планеты.
– Вне планеты? И где был? – возбуждение в голосе было невозможно ни с чем перепутать, его едва-едва сдерживали призрачные остатки породы. В системе Глиммер не было обитаемых планет, не считая Харлана. Пробное терраформирование на Глиммере V ниже плоскости эклиптики не принесет полезных результатов еще век. Внепланетные путешествия для харланца – это межзвездный пробой, возможность стряхнуть физическую суть и переоблачиться где-то за много световых лет отсюда, под чужим солнцем. Очень романтично, и в общественном сознании у пробойщиков статус прямо как у космонавтов на Земле в годы внутрисистемных перелетов.
Но дело в том, что в отличие от космонавтов, этим нынешним знаменитостям, чтобы путешествовать с помощью гиперпространственного передатчика, ничего не приходится делать. Впрочем, то, что во многих случаях у них нет никаких навыков или значимости, кроме самой славы пробойщика, как будто не оттеняет их триумфального шествия по человеческому воображению. Конечно, старая Земля – настоящий джекпот в плане направлений, но, кажется, в итоге даже не важно, куда ты улетаешь, главное, что возвращаешься. Излюбленная пиар-техника для старых кинозвезд эксперии и вышедших из моды миллспортских куртизанок. Если как-нибудь наскребешь на пробой, тебе более-менее гарантированы годы прибыльного внимания в журналах-симуляциях опыта.
Это, конечно, не относится к чрезвычайным посланникам. Мы приходили тихо, давили какое-нибудь планетарное восстание, свергали какой-нибудь режим, а потом ставили марионетку ООН. Убийства и репрессии от звезды к звезде, ради высшего блага – естественно – объединенного Протектората.
Больше я этим не занимаюсь.
– Был на Земле?
– Среди прочего, – я улыбнулся воспоминанию, которому уже насчитывалась сотня лет. – Земля – это дыра, Плекс. Гребаное застывшее общество, гипербогатый надкласс бессмертных, угнетенные массы.
Он пожал плечами и угрюмо потыкал в суши палочками.
– Вроде все как у нас.
– Ага, – я отпил еще виски. Между Харланом и тем, что я видел на Земле, хватало различий в нюансах, но сейчас мне было не до них. – В чем-то ты прав.
– Ну и что ты… Вот говно!
Какой-то миг мне казалось, он просто уронил суши из боттлбэка. Глючная реакция продырявленной синтоболочки – а может, глюки от ночной усталости. Прошли целые секунды, прежде чем я поднял взгляд, проследил за его глазами до стойки и двери и понял, что там происходит.
Женщина на первый взгляд казалась непримечательной – худая и с уверенным видом, в сером комбинезоне и незапоминающейся утепленной куртке, с неожиданно длинными волосами и белым, словно поблекшим, лицом. Может, разве что слишком резкая для матроса с траулера. А потом замечаешь, как она стоит: ноги в ботинках на ширине плеч, руки прижаты к стойке из зеркального дерева, лицо наклонено вперед, тело неестественно оцепенелое. А потом глаза возвращаются к волосам, и…
