* * *
На Болотном Просторе небо покоилось на безграничной тиши. Даже порыкивание турбин скиммера казалось мелким, впитывалось опустошенным, плоским пейзажем и кучей влажных туч над головой. Я стоял у перил, пока волосы от скорости лепились к голове, и вдыхал традиционный аромат свежих белаводорослей. Воды Простора ими забиты, и проход любого судна поднимает их на поверхность. Мы оставляли за собой широкий след нарубленного салата и грязную серую баламуть, которая будет оседать еще целый час.
Слева от меня в кокпите сидела Сьюзи Петровская и вела с сигаретой в одной руке, прищурившись от дыма и света с облачного неба. Михаил был на другом борту, облокотился на перила, как длинный куль с балластом. Он был мрачен все наше путешествие, красноречиво выражая только свое нежелание участвовать в поездке и больше ничего. Время от времени он хмуро чесал джеки в шее.
Справа по борту мелькнула заброшенная скирдовальная станция – не больше пары баббл-тентов и короткий почерневший пирс из зеркального дерева. Ранее мы видели другие станции, некоторые еще работали, были освещены изнутри и загружали скирды на большие автоматические баржи. Но то было, пока наша траектория прижималась к приозерным районам Ньюпеста. На таком расстоянии островок замершей промышленности только усиливал ощущение одиночества.
– Не идет водорослевый бизнес, а? – перекричал я турбины. Сьюзи Петровская бросила краткий взгляд в мою сторону.
– Что-что?
– Водорослевый бизнес, – заорал я опять, показывая на оставшуюся позади станцию. – Не идет, да?
Она пожала плечами.
– С рынком сырья никогда не угадаешь. Большинство независимых добытчиков вытеснили давным-давно. Здесь работают огромные мобильные установки «Кош-Юнити», вся переработка и скирдование происходят прямо на борту. Поди поконкурируй.
Ее отношение не ново. Сорок лет назад, перед моим уходом, все Сьюзи Петровские этого мира давали такой же флегматичный ответ на экономические трудности. Та же замкнутая стойкость, то же мрачное пожатие плечами с сигаретой во рту, как будто политика – какая-то гигантская капризная погодная система, с которой ничего нельзя поделать.
Я вернулся к наблюдению за горизонтом.
Через какое-то время зазвонил телефон в левом кармане. Я помедлил, потом раздраженно передернулся, выудил его, еще жужжащий, и прижал к уху.
– Да, что?
Из прижавшейся электронной тишины материализовалось бормотание, колыхание тишины – словно пара темных крыльев, бьющихся в неподвижности над головой. Намек на голос, слова, ползущие шепотом в ухо.
времени не осталось
– Да, это ты уже говорила. Я и так лечу, как могу.
больше не могу их сдерживать…
– Да, я прямо сейчас.
прямо сейчас…
Это прозвучало как вопрос.
– Да, я же сказал…
там крылья… бьется тысяча крыльев, и весь мир раскололся…
Теперь голос угасал, как плохо настроенный канал, колебался, снова уходил в тишину.
раскололся от края до края… какая красота, Микки… И пропал.
Я подождал, опустил телефон и взвесил в ладони. Скривился и сунул его в карман.
В мою сторону глянула Сьюзи Петровская.
– Плохие новости?
– Да, что-то в этом роде. Можем ехать быстрее?
Она уже снова наблюдала за водой. Одной рукой закуривала новую сигарету.
– Чтобы безопасно – нет.
Я кивнул и задумался над полученной информацией.
– А сколько будет стоить небезопасно?
– Например, вдвойне?
– Ладно. Давай.
На ее губах всплыла мрачная улыбочка. Она пожала плечами, затушила пальцами сигарету и заложила за ухо. Потянулась через дисплеи кокпита и ткнула в пару экранов. Изображения радаров увеличились до максимума. Она что-то крикнула Михаилу на венгерском уличном диалекте, который слишком изменился за время, пока меня не было, так что я уловил только самую суть. «Спускайся вниз и не смей трогать…» что-то? Он бросил на нее презрительный взгляд, затем отклеился от перил и вернулся в салон.
Она обернулась ко мне, почти не сводя взгляда с управления.
– Ты тоже. Лучше займи место там. Я ускорюсь, и мы поскачем.
– Я удержусь.
– Да, но лучше иди к нему. Будет с кем поболтать, а то я буду занята.
Я подумал об оборудовании, которое видел в салоне. Навигационные плагины, развлекательная дека, усилители передачи. Провода и джеки. Я вспомнил и поведение пацана, и как он чесал разъемы в шее, отсутствие интереса к миру. Теперь многое, над чем я до этого не задумывался, встало на свои места.
– Конечно, – сказал я. – Хорошо, когда есть с кем поговорить, да?
Она не ответила. Может, уже погрузилась в темные радуги на радарных изображениях нашего пути по Простору, может, задумалась о чем-то еще. Я оставил ее в одиночестве и ушел на корму.
Турбины над головой издали обреченный вопль.
Глава двадцать третья
Время в Болотном Просторе стоит на месте.
Сперва замечаешь пустяки: изогнутая корневая система кустов цепеша, выдающаяся из воды, как полусгнившие кости какого-то утонувшего гуманоида, странные чистые полянки на воде, где не соблаговолили расти белаводоросли и видно до самого бледно-изумрудного песчаного дна, скрытную спину грязевой кочки, может, брошенный каяк сборщиков двухсотлетней давности, еще не заросший мхом Сакатэ. Но эти зрелища редки и разрозненны, и рано или поздно взгляд притягивает великий плоский горизонт, а потом, сколько ни пытайся приглядеться к деталям, кажется, будто твое зрение обратно тащит волна.
Сидишь и слушаешь песню двигателей, потому что больше заняться нечем. Наблюдаешь за горизонтом и тонешь в собственных мыслях, потому что больше деваться некуда.
…торопись…
Я тебе доверяю, Микки. Присматривай за ней, ней, ней, ней, ней…
Ней. Сильви, серебристо-серые волосы. Ее лицо…
Ее лицо, слегка перекроенное женщиной, которая выкралась на свободу и украла его. Ее голос, слегка измененный…
Я не знаю, вернется ли Сильви Осима.
Затем, Надя, что я хочу помочь, твою мать.
Она гадает, кто такой на самом деле Микки Судьба, и безопасно ли с ним находиться. Не поимеет ли он ее при ближайшей возможности.
Она гадает, нахрена тебе столько душ дохлых священников.
Худое, внимательное лицо Тодора Мураками на пароме. Дым из трубки, подхваченный ветром.
Ну а у тебя что за дела вдруг? Я думал, ты теперь зависаешь с Радулом Шегешваром. Ностальгия по родине и дешевая организованная преступность. Зачем тебе опять на север?
