Я узнал его так же уверенно, как если бы он сорвал комбинезон и показал шрамы на груди.
– Я слышал, ты меня ищешь, – сказал он мягко. – Я тебя знаю?
Я ухмыльнулся.
– Здравствуй, Джек. Как поживает Вирджиния?
Глава двадцать четвертая
– До сих пор не могу поверить, что это ты, мало́й.
Она сидела на склоне дюны сбоку от меня и рисовала треугольники в песке между ног палкой-шокером для боттлбэков. Она все еще была мокрая после моря, вода блестела жемчужинами на темной от солнца коже серферской оболочки, черные волосы в рваной прическе торчали мокрыми и неровными шипами. К эльфийскому лицу привыкнуть было непросто. Она выглядела по меньшей мере на десять лет моложе, чем когда я ее видел в последний раз. Впрочем, наверняка те же затруднения она испытывала при взгляде на меня. Когда она говорила, смотрела в песок с нечитаемым лицом. Говорила с заминками, так же, как когда разбудила меня в комнате для гостей на рассвете и спросила, не хочу ли я пройтись с ней по пляжу. У нее была вся ночь, чтобы оправиться от удивления, но посматривала она на меня до сих пор урывками, будто это запрещено.
Я пожал плечами.
– В меня поверить еще можно, Вирджиния. Не я вернулся из мертвых. И не зови меня «мало́й».
Она чуть улыбнулась.
– Все мы когда-то возвращались из мертвых, Так. Вредная профессия, забыл?
– Ты поняла, о чем я.
– Да. – Она какое-то время рассматривала горизонт, где рассвет все еще был кровавым слухом в утренней дымке. – А ты ей веришь?
– Что она Куэлл? – я вздохнул и набрал пригоршню песка. Смотрел, как он струится между пальцами и по бокам ладони. – Я верю, что она верит.
Вирджиния Видаура нетерпеливо повела рукой.
– Я встречала электронарков, которые верили, что они Конрад Харлан. Я не про это спрашиваю.
– Я знаю, о чем ты спрашиваешь, Вирджиния.
– Так отвечай на гребаный вопрос, – сказала она без злости. – Я тебя что, ничему не научила в Корпусе?
– Куэлл она или нет? – песок на моей ладони налип на остатках влаги после купания. Я резко отряхнул руки. – Как это возможно, да? Куэлл мертва. Испарилась. Несмотря на все политические влажные мечты твоих приятелей.
Она оглянулась через плечо, будто они могли нас услышать. Проснулись бы, вышли бы из дома за нами на пляж, потягиваясь и позевывая, отдохнувшие и готовые жестоко наказать меня за неуважение.
– Помню времена, когда ты тоже об этом мечтал, Так. Времена, когда ты хотел, чтобы она вернулась. Что с тобой случилось?
– Со мной случилась Санкция IV.
– Ах, да. Санкция IV. Революция потребовала от тебя больше, чем ты ожидал, да?
– Тебя там не было.
После слов открылась небольшая пауза. Она отвернулась. Маленькая банда Бразилии номинально была куэллистской – или, по крайней мере, неокуэллистской, – но из них только у Вирджинии Видауры была подготовка чрезвычайного посланника. Из нее способность к самообману выдавили так, что эмоциональная привязанность к легенде или догме больше не могла возникнуть с легкостью. Я полагал, что у нее будет свое мнение, заслуживающее внимания. Будет своя точка зрения.
Я ждал. Волны на пляже поддерживали медленный, ожидаемый ритм.
– Прости, – сказала она наконец.
– Брось. У всех рано или поздно растаптывают мечты, да? И если при этом не больно, то что же это за второразрядные мечты такие?
У нее поднялся уголок рта.
– Но, вижу, все еще цитируешь ее.
– Перефразирую. Слушай, Вирджиния, поправь, если я ошибаюсь, но не существует данных о том, что Надя Макита когда-либо делала бэкап. Верно?
– Не существует данных и о бэкапе Такеси Ковача. Но один сейчас где-то гуляет.
– Да уж, не напоминай. Но это же гребаная семья Харланов, и за их решением стоит логика. Стоит выгода.
Она покосилась на меня.
– Что ж, приятно видеть, что служба на Санкции IV не поколебала твое самомнение.
– Вирджиния, кончай. Я бывший чрезвычайный посланник. Я убийца. У меня есть применение. Довольно трудно представить, чтобы семья Харланов сохранила женщину, которая чуть не свергла их олигархию. И в любом случае, как нечто такое, как копия исторически значимого персонажа, может скинуться в череп типичной авантюристки из деКома.
– Едва ли типичной, – она еще потыкала в песок. Затишья в разговоре все удлинялись. – Такеси, ты знаешь, мы с Ярошем…
– Да, я с ним разговаривал. Он мне и сказал, что ты здесь. Просил передавать привет, если встречу. Надеется, с тобой все хорошо.
– Правда?
– Ну, на самом деле он сказал «ну нахер», но я читаю между строк. Что, не получилось у вас?
Она вздохнула.
– Нет. Не получилось.
– Хочешь об этом поговорить?
– Нет смысла, это уже было давно, – злой укол в песок шокером. – Не могу поверить, что он еще не оправился.
Я пожал плечами.
– «Мы должны быть готовы жить в это время, о котором наши предки могли только мечтать, если хотим воплотить наши мечты».
В этот раз ее выражение было смазано некрасивой злостью, которая не шла новому приятному лицу.
– Издеваешься, мать твою?
– Нет, просто отмечаю, что у куэллистской мысли широкий…
– Заткнись, Так.
В Корпусе чрезвычайных посланников не было традиционных авторитетов, по крайней мере, в том смысле, как их понимают люди. Но от привычки – идеи, что к тренерам стоит прислушиваться, – было трудно избавиться. А когда при этом имелись чувства сродни…
В общем, не важно.
Я заткнулся. Послушал волны.
Немного погодя к нам из дома поплыли ржавые ноты из саксофона. Вирджиния Видаура встала и оглянулась с каким-то смягчившимся лицом, прикрыв глаза рукой. В отличие от большинства серферских хат, что я видел, пока объезжал этот участок Полосы вчера ночью, дом Бразилии был построен, а не надут. Стойки из зеркального дерева ловили усиливающийся на глазах солнечный свет и блестели, как огромное холодное оружие. Глаз отдыхал в тени выветренных поверхностей серого цвета и цвета поблекшего лайма между ними, но выше нам широко подмигивали окна четырех этажей, выходящих на море.
Запинающуюся мелодию саксофона прервала фальшивая нота.
– Ай, – я поморщился – наверное, преувеличенно. Меня застала врасплох внезапная мягкость на ее лице.
– Он хотя бы старается, – сказала она неопределенно.
– Да. Что ж, зато теперь все проснулись.
Она искоса посмотрела на меня все так же, будто это запрещено. Ее губы невольно изогнулись.
