– Я не ненавижу…
– Там у поступков есть последствия. Если я что-нибудь сломаю, я это пойму, потому что мне будет больно, твою мать.
– Да, пока не включится улучшенная эндорфинная система оболочки или пока ты не примешь что-нибудь от боли. Не понимаю, о чем ты.
– О чем я? – Бразилия снова беспомощно махнул на маки. – Это же все нереально, Ник.
Я поймал краем глаза движение. Обернулся и увидел пару монахов, привлеченных повышенными тонами и болтающихся у сводчатого входа в клуатр. Один из них болтался буквально. Его ноги зависли в тридцати сантиметрах от неровных булыжников мостовой.
– Норикае-сан? – спросил второй.
Я чуть сменил позу, отвлеченно задумавшись, настоящие они обитатели монастыря или нет, и если нет, то какие операционные параметры прописаны в них на подобные обстоятельства. Если у Отреченцев была внутренняя охранная система, наши шансы в бою равнялись нулю. В чужой виртуал со своими разборками приходить смысла нет, если этого не хотят сами хозяева.
– Ничего, Катана-сан, – Нацуме сделал торопливый и сложный жест обеими руками. – Разногласия между друзьями.
– Тогда приношу извинения за вмешательство, – Катана поклонился, накрыв кулак ладонью, и оба гостя скрылись под сводами туннеля. Я не видел, в реальном времени они ушли или нет.
– Возможно… – начал Нацуме тихо, потом замолчал.
– Прости, Ник.
– Нет, ты, разумеется, прав. Все это нереально, в том смысле, к которому мы оба привыкли. Но здесь я более реален, чем раньше. Я сам определяю, как существую, а сложнее испытания, поверь мне, не бывает.
Бразилия что-то неслышно пробормотал. Нацуме снова сел на деревянную ступеньку. Взглянул на Бразилию, и через миг серфер сел в паре ступенек выше. Нацуме кивнул и посмотрел на свой сад.
– На востоке есть пляж, – сказал он отсутствующе. – На юге – горы. Если я пожелаю, они могут встретиться. Если пожелаю, я могу лазать, если пожелаю – плавать. Даже заниматься серфингом, хотя пока что мне не хотелось.
И при всем при этом мне нужно делать выбор. Выбор с последствиями. Будут в океане боттлбэки или нет? Будут кораллы, о которые можно порезаться и истечь кровью, или нет? Если уж на то пошло – будет ли кровь? Все эти вопросы требуют предварительных размышлений. Полноценная гравитация в горах? Если я упаду, позволю ли себе умереть? И что это будет значить? – он посмотрел на свои руки, словно они тоже были для него каким-то выбором. – Если я что-нибудь сломаю или вывихну, позволю ли себе почувствовать боль? Сколько ждать перед тем, как вылечиться? Позволю ли себе помнить боль? А за этими вопросами из болота поднимают голову вторичные – хотя кто-то сказал бы, что первичные. Зачем я это на самом деле делаю? Хочу ли я боли? Почему? Хочу ли я падать? Почему? Мне важнее достичь вершины или просто страдать по пути? Для кого я все это делаю? Для кого я всегда все это делал? Для себя? Своего отца? Возможно, для Лары? – он улыбнулся на филигранные маки. – Как думаешь, Джек? Это все из-за Лары?
– Ты не виноват, Ник.
Улыбка пропала.
– Здесь я изучаю последнее, что меня пугает в этом мире. Себя. И в процессе я никому не принесу вреда.
– И никому не поможешь, – заметил я.
– Да. Аксиома, – он оглянулся на меня. – Значит, ты тоже революционер? Один из преданных неокуэллистов?
– Не особо.
– Но Отречению не сочувствуешь?
Я пожал плечами.
– Это безобидно. Как ты и сказал. И если кому-то не хочется играть, то никто не заставляет. Но вы как бы предполагаете, что мы все будем предоставлять энергию и инфраструктуру для вашего образа жизни. Как по мне, это главный минус Отречения.
За это я заслужил улыбку.
– Да, для многих из нас это что-то вроде испытания веры. Конечно, в итоге мы верим, что человечество последует за нами в виртуал. Мы лишь прокладываем путь. Изучаем дорогу, так сказать.
– Ага, – сорвался Бразилия, – а тем временем наш мир снаружи разваливается.
– Он всегда разваливается, Джек. Ты правда считаешь, что то, чем я раньше занимался, мелкое воровство и бунтарство… Ты правда считаешь, что это на что-то влияло?
– Мы собираем команду в Рилу, – резко сказал Бразилия, решившись. – Мы на что-то повлияем, Ник. Повлияем.
Я прочистил горло.
– С твоей помощью.
– А.
– Да, нам нужен маршрут, Ник, – Бразилия встал и ушел в угол двора, повышая голос, как будто теперь, когда секрет вышел наружу, он хотел, чтобы даже громкость речи отражала его решимость. – Ты не против его подсказать? Скажем, ради старых времен?
Нацуме встал и вопросительно взглянул на меня.
– Ты когда-нибудь забирался на морской утес?
– Не сказать. Но моя оболочка это умеет.
Секунду он смотрел мне в глаза. Словно обрабатывал то, что я сейчас сказал, и что-то не сходилось. Затем он вдруг прыснул, и этот смех будто не принадлежал человеку, с которым мы разговаривали.
– Твоя оболочка умеет? – хохот загас до более управляемого смешка, а затем тяжелой паузы. – Этого мало. Ты знаешь, что на последней трети Утесов Рилы находятся колонии рипвингов? Наверное, их стало еще больше с тех пор, как поднимался я. Ты знаешь, что вдоль всех нижних укреплений над отвесной стеной нависает скальный козырек, и только Будда знает, сколько передовых технологий против проникновения они там встроили с тех пор, как залезал я? Ты знаешь, что течения у основания Рилы унесут твое переломанное тело на середину Предела, прежде чем тебя оставить?
– Ну, – я пожал плечами, – по крайней мере, если я упаду, меня не захватят для допроса.
Нацуме бросил взгляд на Бразилию.
– Ему сколько лет?
– Отстань от него, Ник. На нем тело «Эйшундо», которое он нашел, как он рассказывает, пока бродил по Новому Хоккайдо и охотился на миминтов. Ты же знаешь, что такое миминт?
– Да, – Нацуме все еще смотрел на меня. – Сюда доходили новости о Мексеке.
– В наши дни это уже не новости, Ник, – сказал ему Бразилия с очевидным удовольствием.
– На тебе правда «Эйшундо»?
Я кивнул.
– И ты знаешь, чего он стоит?
– Мне это пару раз демонстрировали, да.
Бразилия нетерпеливо переминался на каменной кладке клуатра.
– Слушай, Ник, ты дашь нам маршрут или нет? Или просто боишься, что мы побьем твой рекорд?
– Вы напрашиваетесь на смерть, без восстановления по стеку, вы оба. С чего я должен вам в этом помогать?
– Эй, Ник, ты же отрекся от мира и плоти, забыл? С чего же то, что будет с нами в реальном мире, должно тебя волновать?
