Но он был вынужден стоять и смотреть, как убивают другие.
* * *
К обеду привели первых пленников.
Разутые, без ремней и доспехов, в одних рубахах и портах, с окровавленными лицами. Здоровенные бородатые мужики. Одного своего соратника по несчастью они держали под руки, потому что тот не мог идти. У него копьем была пробита грудная клетка. Он умирал и хрипел.
— Назовитесь? — рыкнул Темучин.
Александр Глебович Дубровицкий, Андрей Иванович Туровский, Юрий Ярополкович Несвижский, Олег Святославич Курский, Илья Муромский.
— Вы все князья?
— Да, кроме раненого Ильи. Он воевода.
— Почему войной на меня пошли? Почему первенство мое не признаете? Или Вы не знаете, кто я по крови?
— Знаем, Степан Иванович, все мы знаем, — ответил за всех самый старший из князей Александр Глебович, — и поэтому пощады не просим.
— А если прощу? Признаете меня и сына моего за царя? Будете мне служить?
Александр Глебович отвернулся и промолчал.
— Я жду ответа? — надавил Темучин.
— Не жди, Степан. Мы свой выбор сделали.
— А ты за всех не говори, Александр Глебович, тут мы сами за себя, — вдруг прервал слова старшего один из пленников и вышел вперед, поклонился в ноги Темучина. — Я, Олег Сятославович, князь Курский, признаю твое первенство Царь и рад буду тебе служить.
Темучин радостно встал и подошел к Олегу, взглянул ему в глаза и обнял.
— Развяжите его.
Хеврулы мгновенно выполнили его приказания и отвели Олега в сторону. К нему подошел Марко Поло, чтобы узнать подробности боя и пленения. Темучин снова развернулся к строптивым русичам, ожидая, что и остальные поступят также как Олег. Однако ответом по прежнему было хмурое молчание.
Темучин в сердцах оголил хромую ногу, и показал им страшный шрам от открытого перелома.
— Посмотрите, что ваш Юрий со мной сделал? Пять лет он меня голодом морил, на воде и хлебе держал, мучал и пытал. Пять лет я просил каждый день о смерти…
— Не жалобь нас, хан. Каждый сделал свой выбор. И каждому только Бог судья. Мы только слуги господа нашего Исуса Христа, на все его воля. И мы тоже просим тебя о смерти. Убей нас и дело с концом.
Темучин сел.
— Не буду я о вас руки марать. И отпустить не могу. Гадить мне будете. Я поступлю по-другому.
Иван видел, что слова даются Темучина с трудом, но он их произнес.
— И знайте, у каждого из Вас будет шанс остаться в живых до последнего вздоха. Достаточно будет одного вашего слова. Признаю! Слышите? Признаю.
Темучин отвернулся и крикнул своих хеврулах готовить помост для победного пира. Пленников связывали и кидали на землю, а сверху на них клали бревна. Одно к одному…
На бревна ставили столы и лавки. Пир должен был получиться на славу. Битва продолжалась и на холм продолжали приводить пленников.
* * *
Чем закончился пир, Иван уже не видел. Воспользовавшись суматохой, он тихонько спустился вниз с горы. И отыскал черного пса. Тот снова весело повилял хвостом, и повел его в лес. Уже по дороге их догнала белая кошечка, а впереди них из чаши леса вылетел рыжий филин.
Узкой лесной тропинкой они вышли на поляну, где рос огромный дуб, который как две капли воды был похож на тот дуб, возле которого он познакомился с Алкой. Даже дупло было такое же. «Или эти столетние дубы все на одно лицо, или я уже снова в своем времени», — подумал Иван.
И услышал ответ.
— Чтобы вернутся, тебе снова надо пролезть в окно, Иван.
На поляне появился дом с наличником, а в окне с той стороны он увидел библиотекаря, Степана Потапыча, который махал ему рукой, как бы приглашая к себе. Пес и кошка, прямо с разбега прыгнули в стекло и прошли сквозь него как в воду нырнули. Затем филин, сложив крылья, упал в оконную раму как на высмотренную в траве добычу.
Иван понял, что ему надо сделать то же самое. «Понял, я понял. Не дурак» Он ощутил в руках тяжесть меча. Потом он вспомнил, где только что сейчас присутствовал, и ему стало стыдно за свои мысли поучаствовать в битве. Стыдно настолько, что практически машинально, он опустил меч в дупло дуба, поправил на шее фотоаппарат и, хорошенько разбежавшись, рыбкой прыгнул в окно.
Раздался звон разбившегося стекла…
* * *
На пол библиотеки упало бездыханное тело Ивана. В буквальном смысле бездыханное. Рухнуло как мешок с картошкой, как большая кукла и раскидала влево-вправо руки-ноги. Фотоаппарат на черном широком ремне с грохотом упал на доски и откатился в сторону как обычный булыжник.
— Что с ним? — удивленно спросил Фил, а потом вдруг догадавшись закричал. — Мы его потеряли.
И не дожидаясь ни чьего ответа, с разбега нырнул назад в окно как в прорубь. Потапыч посмотрел ему вслед, потом на Шурку и Василису.
— Ну, что? Доигрались? Говорил я Вам, что он не готов. А Вы меч в руке подержит и все поймет! Не понял. Где теперь его искать?
Василиса стоял, опустив голову, чуть не плача.
— Это я во всем виновата.
Потапыч махнул рукой.
— Поздно ныть. Бегите за Степанидой. А ты, — он посмотрел на Шурку. — Помоги мне его раздеть. До гола. Пока придет Степанида, надо будет пытаться вывести его из состояния комы. Всеми доступными способами. Если не получится. Тебе придется с ним отправляться в большое путешествие. Ты должен будешь крепко держать его там, чтобы не потерять окончательно. И звать Фила. Вой, гавкай, ори… Не останавливайся ни на секунду. Когда Фил найдет душу, у Вас будет несколько мгновений, чтобы их соединить. Понял?
— Понял.
Прибежала Степанида с сумкой для оказания первой медицинской помощи и банкой меда. По дороге Василиса ей уже все рассказала. Она увидела, что ни искусственное дыхание, ни прямой массаж сердца не помогает.
— Он уходит. Готовься, Шурка.
Потапыч и Степанида знали что делать. Степанида достала из сумки белые бинты и стала обматывать им тело Ивана, а Потапыч густо намазывать их медом. Когда все тело покрылось таким липким составом, они взялись за руки и подняли тело Ивана над головой. Шурка нырнул в окно и одновременно с ним, два волхва, бормоча под нос заклинания жрецов северного и южного Нила, передали ему на руки где-то там в пространстве между жизнью и смертью, тело Ивана, теперь уже путешественника во времени и пространстве. Верный пес Шурка принял его и встал на стражу.
Проход в окне закрылся.
Степанида, Потапыч и Василиса остались в избе одни.
— Да, уж. И дел ты натворила, Василиса, — с укором посмотрев на нее, сказала Степанида. — Ну, жил бы и жил человек. Фотографировал окошки, потом свадьбы. Детишек нарожал может быть. На старости лет сделал бы персональную выставку и был бы счастлив. А ты же ему всю судьбу перековеркала.
