Я слушала, а мальчики отвечали. Один из них сказал, что всегда любил Стинга. Конференция шла гладко, была спета еще пара песен. Затем нам раздали приглашения на концерт в другом клубе через неделю. Мальчики работали четко, без запинки, умело передавая инициативу от одного к другому. Я представила на секундочку, сколько раз им уже задали эти вопросы и сколько раз еще зададут. И как мало толку будет от этого всего, в то время как за право услышать любое слово, к примеру, Стинга, люди готовы стоять в очереди часами. В чем разница между ними и Стингом? Почему такие, как Стинг, умудряются моментально привлечь к себе внимание? Как им удается держать планку, создавая шедевр за шедевром?
– Скажите, – спросила я, удивившись даже настороженному, жесткому звучанию собственного голоса, – как высоко вы сами оцениваете собственный музыкальный контент?
– Что? – нахмурился продюсер. – Что вы имеете в виду?
– Скажите, – я посмотрела на того из мальчиков, кто любит Стинга. – Вы бы хотели стать новым Стингом? Считаете ли, что вы на пути к этому? Считаете ли вы, что ваша мечта сбылась? Можете вы так сказать? Только честно.
– Моя мечта… Нет… Наверное, нет. – Мальчик растерялся и затравленными глазами посмотрел на продюсера. Тот моментально вступился за своего подопечного, вывел его из-под огня и принялся разглагольствовать о мечтах, об условности успеха и о важности всех жанров в музыке, от высоких, экспериментальных до простых, танцевальных направлений. Мы слышали все это много раз, и столько было в этом агрессивно-оправдательных интонаций, что стало неприятно и даже неудобно. Правда была слишком хорошо видна, она сквозила во взглядах этих мальчиков, в их накачанных торсах и оголенных плечах, в том, как их типажи подбирали по принципу, чтобы как в «Иванушках», что называется, на любой вкус. Жадность и агрессия в их глазах, и готовность на все были буквально написаны крупными буквами на этих четырех мальчиках. Не было никаких сомнений в том, как сильно они мечтают вырваться из нищеты. Так сильно, что готовы предоставить и звонкие голоса, и молодые тела на обозрение общественности в надежде использовать что угодно для продвижения вверх. Не у всех есть талант, но ездить в машине с открытым верхом хотят все. И я вдруг увидела себя бегущей рядом с ними в этой бесконечной погоне за успехом, недостижимым призраком, который сияет только для тех, кому на успех плевать. Удача сопутствует таким, как Страхов, а остальным остается подбирать крошки, терзаясь в бесконечных муках неудовлетворения – собой, миром и положением вещей в нем.
– Скажите, а вы пишете музыку сами? – спросила я ребят. Конечно, они не писали ее сами. Ни один из них не был профессиональным музыкантом. Они просто были красивыми мальчишками с мечтой о деньгах и славе. Еще я спросила, почему группа названа английским словом и понимают ли они тексты песен, которые поют. Обозленный моими вопросами, один из мальчишек не выдержал и сначала относительно вежливо, а затем и в прямой, грубой форме потребовал от меня отстать от них и не портить нормальное (читай, проплаченное) мероприятие.
– Отчего вы решили, что я его могу испортить? Вы считаете, что журналисты должны задавать вам только те вопросы, которые вам удобны? Почему? Только потому что ваш продюсер оплатил нам бутерброды? – усмехнулась я, даже не собираясь отставать от парней. Если уж я должна писать о них статью, я напишу. Надеюсь, что мы подеремся. Жаль, у меня нет розовой кофточки. Иной раз придешь на пресс-конференцию в розовой кофточке и попадешь навсегда в историю журналистики.
– Уберетесь вы или нет? – крикнул псевдомузыкант, старательно прожигая меня взглядом. Он ненавидел меня и выгнал бы из зала силой, если бы это было возможно. Я была бы даже рада такому повороту событий, учитывая тот факт, что все происходящее снимали на фото– и видеокамеры. Но парень устоял. Продюсер вскочил на сцену, подошел к нему и долго что-то говорил ему на ухо, похлопывая по плечу. Я сидела и расстраивалась тому факту, что дебоша не будет.
Как ни прискорбно это признавать, у продюсера оказались хорошие нервы. Очень может быть, что он говорил своему поющему ковбою о том, что «эта сучка завтра сделает нам лучший пиар, чем все остальные сонные мухи в этом зале, так что стой, терпи и улыбайся, дорогой. Это – шоу-бизнес». Что ж, если так, то он – А – хороший продюсер, а Б – знает, о чем говорит. Ибо именно моя статья обеспечила его группе «Coaction» максимальное количество перепостов в самых разных ресурсах, включая раздел культуры всероссийского портала, который бы при других событиях ни за что и никогда не опубликовал материал с этой третьесортной презентации третьесортной группы. Мои же резкие выпады в сторону предложения и спроса на музыкальном рынке были встречены «на ура» всеми претенциозными изданиями с грифом «культура».
– А ты злая, – скажет завтра Игорь Борисович, отдавая в публикацию мой материал под названием «Музыканты из тренажерок, или Стинг отдыхает». Он прав. Я действительно злая, как и положено быть женщине, страдающей от неразделенной любви.
Глава 12
Это было хорошо – думать о статье и совсем не думать о Страхове. Где-то на уровне подсознания он все же оставался, как заноза, причиняющая терпимую, но постоянную боль, однако с этим можно было жить. С этим я кое-как справлялась, хотя оставался открытым вопрос, что я буду делать дальше – завтра, послезавтра, – когда Страхов мне все же позвонит. «Заячья» мысль укрыться, сменить явки и пароли, выкинуть телефон появилась в моей голове, и я какое-то время смаковала ее, представляя себе, как начну совершенно новую жизнь, и не будет никого – ни Страхова, ни Игоря Борисовича, ни, собственно, Пашки, на которого я не могла даже смотреть спокойно от стыда.
Я покинула клуб, когда возникла серьезная вероятность физической расправы если не со мной, то с моим ноутбуком и диктофоном, на который я записывала пресс-конференцию. Выйдя на просторы шумной ночной Москвы, я вдохнула теплый, наполненный смогом воздух и категорически отмела идею идти домой. Только не сейчас, не тогда, когда мне чуть-чуть полегчало. Я решительно свернула в небольшой переулок, нашла какой-то ресторанчик с заманчивой надписью Wi-Fi на стекле в дверях.
Ресторанчик оказался дорогим, и, чтобы выпить чаю с какой-то плюшкой, мне пришлось расстаться с тысячей рублей, разменяв одну из моих пятитысячных купюр, но зато тут не было так называемой живой музыки, которую люто ненавидят все, кому приходилось работать в городе. Тут было тихо и спокойно, и я могла бесконечно сидеть теперь на диванах и работать над статьей, сладко потягиваясь в теплом сумрачном свете маленьких светильников. Иногда я останавливалась и отводила взгляд с экрана, пестрящего от фотографий разнообразных молодых групп и прошлых статей музыкальных критиков, и принималась рассматривать людей за темно-коричневыми столиками, и даже слушала обрывки их разговоров, улыбалась в ответ на тихий шелестящий смех. Вот так и мы с Ярославом сидели совсем недавно. Четыре дня назад. Уже почти пять.
Я закончила статью где-то к половине первого ночи, сильно уставшая и довольная собой. Под этой статьей мне было не стыдно поставить свою подпись, хотя предвидела большие споры и вопросы, возможно, даже обвинения в чем-то и обиды с чьей-то стороны. Это было неважно. Это то, что я думаю, – и пусть все подавятся. Разве не к этому меня призывал Ярослав? Черт, опять Страхов. Я огляделась по сторонам.
