Не опуская носилок на землю, тяжело хватая ртом воздух, монашки как-то безвольно сгрудились вокруг свой настоятельницы, закрывая своими телами носилки с ранеными.
«Не успеют! Откуда ж берутся такие? – генералу не нужно было много воображения, чтобы представить, что будет происходить дальше. – Расстрелять подонков!»
Между тем «красноармейцы», понимая, что монашкам уже не ускользнуть за стены монастыря вместе с носилками, прекратили поливать ворота из автоматов. Подойдя поближе, они наставили оружие на беззащитных женщин в черных одеяниях, знаками приказали им расступиться и положить раненых на видное место перед ними. В ответ монахини только плотнее сомкнулись вокруг носилок. Никто не сдвинулся с места.
Видя, что никто не шелохнулся, «худой» передернул затвор и дал длинную очередь над головами монахинь. Часть из них инстинктивно пригнулась.
Раздвинув своих сестер, настоятельница сделала шаг навстречу стрелявшему, подняла правую руку вверх и произнесла:
– Soldaten! Halt! Halt, Knechte Gottes! Haben Sie Erbarmen! Und auch Ihnen wird Erbarmen zuteil!
(Солдаты! Остановитесь! Остановитесь, рабы Божие! Проявите милосердие! И вам воздастся!)
Коренастый «красноармеец», он же – Сургут, взглянув на хромого и получив от него одобрительный взгляд, грубо оттолкнул настоятельницу, поднял автомат и дал очередь перед ногами монахинь.
– Вы что, суки, подорвали каблуки и решили, что вам все можно? «Яблочко» танцевать не умеете? Я вас научу! Траву жрать будете, чтобы жить! И… всё, что я вам скажу, жрать будете! Верно, Перинос? – Сургут заискивающе посмотрел в сторону хромого.
Хромой кивнул головой и добавил: «Все будет так, как Я скажу!»
После этих слов Перинос прохромал пару шагов в сторону «худого», вырвал у него из рук автомат, развернулся в сторону настоятельницы:
– Ты что, сучка, ничего не боишься?! Господь заменил тебе всё? Счас проверим… – с этими словами он перехватил ППШ в одну руку и, положив палец на спусковой крючок, приставил автомат снизу к подбородку настоятельницы. – Ты готова к встрече с ним? – на лице хромого ощерилась пасть с рядом выбитых зубов и… гнилым дыханием.
– Ich bitte Sie, verschonen Sie die Verletzten! (Я вас прошу, не трогайте раненых!) — под прижатым к подбородку стволом настоятельнице трудно было говорить. Закинув назад голову и скосив глаза в сторону хромого, она с видимым усилием, сглатывая согласные, продолжила. – Sie sind hilflos! Sie tun Ihnen nichts mehr! Erlauben Sie uns, ihnen zu helfen? (Они беспомощны! И не причинят вам больше вреда! Разрешите нам помочь им?)
– Что ты там бормочешь, старая сука! Ну, хорошо! Будем разговаривать по-другому!
Хромой приподнял автомат и дал длинную очередь перед ногами монахинь. Ошметки земли рикошетом полетели в одеяния монахинь. Ничего не понимающие под градом летящих в них комков земли монахини, по-видимому, решили, что пришел их смертный час. Часть из них испуганно бросилась в сторону, но, запутавшись в своих длинных черных одеяниях, повалились на землю, увлекая за собой и тех, кто смиренно ждал своей участи.
На ногах остались лишь настоятельница и еще две пары монахинь, так и не выпустивших из рук носилок с ранеными.
– Сургут, что смотришь! – Хромой повернул голову к коренастому. – Добей фрицев и пошмонай, что у них там в карманах. Учить тебя, что ли?
– Обидные слова говоришь, Перинос. Крыть фрицев без шмона западло.
Сургут передернул затвор ППШ и напрямую, ступая прямо по одеяниям лежащих на земле монахинь, двинулся в сторону носилок с раненым, которые оставшиеся на ногах монахини так и не выпустили из рук. Держали из последних сил – были видны их побледневшие от напряжения костяшки пальцев. Держали, опустив глаза в землю. И шепча молитву. Во спасение. И не себя. А за тех, кого они пытались спасти.
– Что вы там лепите! Фрицев своих спасать удумали?! – Сургут приподнял автомат и двумя ударами приклада по костяшкам монахинь выбил носилки из рук, которые с глухим стуком свалились на землю.
Державшие носилки монахини одна за другой обреченно опустились на колени, склонив головы под скрывавшими их лица капюшонами. Одна из них, сложив у груди окровавленные руки с содранной кожей, раскачивалась из стороны в сторону, по-видимому, испрашивая у Бога защиты и справедливости.
Наблюдавший эту сцену в бинокль Шульгин злобно выматерился. По тому, как безвольно дернулись при падении руки раненого, генералу было совершенно ясно, что раненый – в бессознательном состоянии, и о каком-то сопротивлении и речи быть не может.
– Ну что, Фриц… или Ганс, легко умрешь, – Сургут направил автомат на раненого, – без мучений…
С диким стоном одна из тех монахинь, что до последнего держала носилки и с разбитыми руками молилась во спасение раненого, на коленях подползла к Сургуту, закрывая раненого телом:
– Herr Soldat! Sie dürfen nicht schießen! Ich flehe Sie an! Der Krieg ist für ihn zu Ende! Er ist doch ein Mensch!!! Verschonen Sie ihn! (Господин солдат! Не нужно стрелять! Я умоляю вас! Война для него закончилась! Он же человек!!! Пощадите его!)
Увидев перед собой стоящую на коленях женщину, по лицу которой текли слезы, а по рукам – кровь, Сургут почувствовал себя властелином. Никогда еще не было так просто и безнаказанно утолить свою плоть.
Грубо заржав от предвкушения, Сургут кивнул «высокому»: – Ива, разберись здесь с Гансом, а я разберусь с ней. Никогда еще бабы не стояли передо мной на коленях, – с этими словами Сургут схватил монахиню за руку, опрокинул на спину и, как бревно, поволок ее к монастырским воротам. Монахиня, не сразу осознав, что сейчас должно произойти, некоторое время не сопротивлялась, давая себя отволочь подальше от раненого – главное, чтобы «этот» не выстрелил. От волочения капюшон задрался, и монахиня увидела глаза «этого». Глаза животного. Дико закричав, она попыталась вырвать свою руку. Тщетно. Тогда, вцепившись второй рукой в гимнастерку насильника, она попыталась подтянуться и впиться зубами в ненавистную руку.
Сургут, заметив это движение, со словами: «Что, сучка, не нравится?!» целенаправленно ткнул монахиню прикладом автомата в шею – чтобы, с одной стороны, отцепилась, а с другой – чтобы не потеряла сознание. Иначе – неинтересно будет забавляться с ней.
– Да где же ты, Варфоломеев?! Что он там телится!!! – генерал что есть силы сдавил бинокль.
И в этот момент от угла монастыря раздалась автоматная очередь. Сургут, сделав по инерции еще шаг-другой, выпустив руку монахини, замертво упал рядом монахиней.
– Бросить оружие! Выполнять!
Развернувшись на голос, хромой и худой с удивлением увидели четыре направленных на них ствола. Все – от бойцов в маскхалатах. И среди них – старший лейтенант. По маскхалату и оснащению сразу же было видно, что это разведка.
– Я сказал – бросить оружие! – старший лейтенант повел стволом. – Больше повторять не буду!
