Я почувствовал, что в глубине души соглашаюсь с Вами, Ричард Гир.
Бумажник отца Макнами лежал на столе.
«Сделай это», – сказали Вы, и я сделал это, обчистил бумажник и сунул деньги и кредитные карточки себе в карман. Там же я нашел нечто, от чего мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди, но одновременно меня охватило чувство глубокого безмятежного покоя. «А теперь спрячь пустой бумажник в свой чемодан, чтобы полиция его не нашла», – прозвучал голос у меня в голове, но это был уже не Ваш голос, Ричард Гир.
Вы испарились.
Голос не принадлежал также ни моей матери, ни сердитому человечку.
Может быть, это был мой собственный внутренний голос?
Как бы то ни было, я послушался внутреннего голоса и засунул бумажник отца Макнами во внутренний карман своего чемодана за стопку чистых белых трусов. «Молодец, – сказал внутренний голос. – Теперь позвони администратору и скажи, чтобы срочно вызвали „скорую“».
Они приехали минут через пятнадцать, в течение которых я тупо и покорно сидел на постели, не думая ни о чем.
Смерть констатировали мгновенно.
Два дюжих санитара, пыхтя и обливаясь потом, уложили тяжелое тело на носилки, пристегнули к ним, накрыли простыней и унесли.
Затем меня допрашивали в нашем номере два местных полицейских. Один из них был высоким, с родимым пятном на кончике носа, другой – низеньким с длинными бакенбардами. У обоих были остро заточенные карандаши и блокноты на проволочной спирали размером с кусочек хлеба, в которых они со страшной скоростью записывали все, что я говорил.
– Сочувствуем вашей утрате, – сказал Бакенбарды.
– Но, к сожалению, мы должны задать вам несколько вопросов, – добавил Родимое пятно.
– Мы заранее просим прощения, если некоторые вопросы покажутся вам неуместными в данных обстоятельствах, но работа есть работа, – сказал Бакенбарды.
Я кивнул.
– Что вы с умершим делали в Канаде? – спросил Родимое пятно.
– Мы приехали, чтобы совершить паломничество к церкви Святого Иосифа, а затем собирались посетить Кошачий парламент.
– Кошачий парламент? – переспросил Родимое пятно, записывая название.
– Да, в Оттаве.
Полицейские обменялись взглядами.
– Простите за вопрос, но это что – какой-то притон с обнаженкой? – спросил Бакенбарды, строча в блокноте.
– Что? – спросил я.
– Ну… такой мужской клуб, где женщинам платят, чтобы они раздевались, показывали стриптиз.
– Нет, Кошачий парламент – это такое место, где бездомные коты могут ходить свободно. Это, кажется, где-то около здания парламента в Оттаве.
Полицейские опять переглянулись, подняв брови, и продолжали строчить.
– Вы пили вчера вечером? – спросил Бакенбарды и указал другим концом карандаша на пустые бутылки.
– Я – нет. Отец Макнами пил ежедневно.
– И вы обнаружили его мертвым сегодня утром? В постели?
– Да.
– Кто-нибудь еще с вами путешествует?
– Да, Макс и Элизабет. Они в холле и еще не знают о том, что случилось.
– Может быть, позвать их сюда? – спросил Родимое пятно.
Я посмотрел на него вопросительно, не понимая, почему он спрашивает меня об этом.
– Вы, похоже, в шоке, – пояснил Бакенбарды. – Возможно, вам не следует оставаться одному.
Я кивнул.
В этом был смысл.
– Вы сказали, Макс и Элизабет? Мне их так и позвать? – спросил Родимое пятно и, когда я кивнул, добавил: – Понял, – и вышел.
Бакенбарды подошел к окну и посмотрел на улицу.
– Как вы думаете, от чего он умер? – спросил я.
– Не знаю. Похоже на сердечный приступ. Или алкогольное отравление. Вскрытие покажет.
– А почему он умер? – вырвалось у меня, прежде чем я успел остановить себя.
– Что-что?
– Почему он умер, как вы думаете? Мы были с ним очень близки. Он привез меня сюда.
– Не понимаю вашего вопроса, – сказал низенький полицейский с бакенбардами и перестал записывать каждое мое слово.
В его глазах промелькнуло беспокойство и даже некоторый испуг, который я наблюдал в глазах людей уже много раз, так что я не стал больше задавать никаких вопросов.
– Да, вам, наверное, трудно с этим смириться, – предположил он. – Так всегда бывает. Наверное, лучше всего оставить решение важных вопросов на потом. Обратитесь к консультанту-психологу. Он лучше разбирается в этих делах.
Я подумал, что он, вероятно, прав, но вот только я уже потерпел неудачу с Венди и Арни. Я уставился на свои коричневые шнурки, а полицейский опять стал глядеть в окно.
Спустя несколько минут высокий полицейский вернулся вместе с Максом и Элизабет.
– Алё, какого хрена?
– Господи, я просто не могу поверить. Бартоломью, как ты?
Полицейские опять переглянулись, и Бакенбарды сказал:
– Сейчас мы уйдем, но нам нужно записать ваши имена, домашние адреса и номера паспортов.
Мы сообщили им эти сведения. Элизабет указала их прежний адрес, умолчав о том, что их выселили, и это, на мой взгляд, было очень умно с ее стороны. Полицейские старательно переписали данные наших паспортов, вручили нам свои карточки и велели позвонить им через сутки, после того как мы свяжемся с родными отца Макнами и договоримся об отправке тела в Филадельфию.
С этим они удалились.
– Алё, какого, блин, хрена? – произнес Макс, стукнув несколько раз себя по голове таким жестом, каким выбивают кетчуп из бутылки.
– Что с ним случилось? – спросила Элизабет.
– Я не знаю толком.
– Но от чего он умер?
– Может быть, он перепил вчера вечером. Я нашел его мертвым в постели.
– И что мы теперь будем делать? – спросила она.
– Не знаю.
– Не могу представить, что отца Макнами уже нет, – сказала Элизабет.
– Блин!
Макс и Элизабет сели на мою неприбранную постель, и мы долго молчали, получилось как бы в память об отце Макнами. Венди, наверное, сказала бы, что мы «перерабатываем значимую информацию, вникая в произошедшее».
Наконец Элизабет спросила:
– Так мы поедем в церковь Святого Иосифа?
– Зачем? – спросил я.
– Отец Макнами хотел бы, чтобы мы поехали. Может быть, ты встретишься там со своим отцом.
– Ну да, блин! Алё, какого хрена?
– Вряд ли мы встретим там моего отца, – сказал я.
