Но вы, как дым, надвинулись, виденья,
Туманом мне застлавши кругозор.
Ловлю дыханье ваше грудью всею
И возле вас душою молодею.
Конечно, гефрайтера можно и в разработку отдать. Зачем, мол, писал, классика тревожил? А он в ответ: понравилось очень. Фюреру нравится и мне тоже. Кто-то недоволен?
А работа непростая. Надо чтобы слово в слово, буква в букву. Шифровальный блокнот с собой не возьмешь – улика, вот и приходится импровизировать. Товарищ Харальд Пейпер подсказал. Первые сорок строчек «Фауста». Выучить нетрудно, стих сам собой на слух ложится.
Вы воскресили прошлого картины,
Былые дни, былые вечера.
Вдали всплывает сказкою старинной
Любви и дружбы первая пора.
Можно и половиной обойтись, но это уже опасно. Шифровальщики – волки опытные, поэтому цифры не должны повторяться. Первый раз «о» это «5», второй – уже «30». Поначалу муторно, а потом на игру становится похоже. Буковки словно мозаика, выбирай любой камешек.
Пронизанный до самой сердцевины
Тоской тех лет и жаждою добра,
Я всех, кто жил в тот полдень лучезарный
Опять припоминаю благодарно.
То, что связь подполья с «волей» ненадежна, Лонжу предупредили сразу, недавно же и подробности проявились. Коммунисты завербовали двух камрадов из первой роты, и те, в увольнение попав, забегали между делом на почту. Куда еще забегали, уже по делу, установить мудрено. А у камрада Пейпера в этом деле строгий контроль. Он даже поделился немножко: служебные рассылки «стапо», в которых фиксируется крамола. Если там о тайном письме появится строчка, значит, меняй канал связи. А вот кто с Германским сопротивлением этими рассылками делится, уже секрет.
И еще вопрос: что товарищу Пейперу писать, о чем просить? Тоже понятно. Ни о чем просить, написать же о делах специального представителя Лонжи. О короле Августе нельзя, его, монарха непрошеного, Лонже пристрелить велено.
С одной стороны, обидно, с другой – так проще. Тайна делится пополам.
Им, не услышать следующих песен,
Кому я предыдущие читал.
Распался круг, который был так тесен,
Шум первых одобрений отзвучал.
Строчка к строчке, строфа к строфе. Август Виттельсбах увлекся, даже о цифрах на время забыв. Гете он читал с детства, учил наизусть, удивляя друга, скептика Армана. «Королю это не пригодится, куманёк!»
Пригодилось!
* * *
Нам враг грозит; бой не затих.
Мы, немцы, не боимся их,
И как бы ни был враг силен,
Сломить не сможет нас сегодня он.
По плацу по-прежнему шлепали сапоги. «Раз-два! Раз-два! Песню-ю-ю!..» После «Фауста» «Аргонский лес» не лез в уши. Обер-лейтенанту Кайпелю тоже было не до песни и не до «раз-два!». Даже не поинтересовался, отчего гефрайтер не участвует в балете, подметки не стирает.
– Сразу после завтрака – ко мне, Рихтер. Командир роты знает. А вы будьте готовы.
Прислушался к тому, что творится на плацу.
– Военный министр жалует. Кто-то о наших делах доложил со всеми подробностями. К его приезду приказано выгрузить все снаряды. Завтра будем смотреть, что к чему.
Лонже показалось, что он ослышался.
– Все, господин обер-лейтенант?
Тот совсем не по-уставному пожал плечами:
– Herrgottsakrament!
3
Локи приподнял ноющую голову, пытаясь не расплескать боль в затылке, и без всякой радости констатировал, что такое начинает входить в привычку. Пустая темная камера, холодный бетонный пол – и он на полу. А вот к тому, что бьют, привыкнуть трудно. За несколько дней выбрал, считай, пожизненную норму. «Никто вас и пальцем не тронет». «Господин комиссар», который вовсе не комиссар, изрядный шутник. Как только кости целы?
Привстать, держась за краешек деревянных нар, получилось с третьего раза. Тьма вокруг сомкнулась, словно мешая, тянула вниз, подталкивала в спину. Наконец, он сел и принялся осторожно ощупывать то, что прежде было его телом. Занятие оказалось болезненным, особенно ныло в боку, а правая нога совсем занемела.
Оставалось радоваться тому, что жив. Все еще жив, вопреки собственным опасениям. Мельком подумалось о том неизвестном в полосатой робе, из-за которого пострадал. Из-за него – и по милости его величества Августа, Первого сего имени. Сам бы Локи и в страшном сне не шагнул бы под пистолет.
Но ведь не убили? И даже не покалечили всерьез? Так, обычная порция, не страшнее прочих.
Он еще раз прокрутил случившееся, останавливая стоп-кадром мгновенья. Глупость, как она есть, меньше о королях думать надо. И лишь последний кадр удивил, заставив задуматься. Они с черным «эсэсом» смотрят друг другу (хороши друзья!) в глаза. А во взгляде Циркуля не гнев, не презрение к наглому «полосатику», не предвкушение мести – страх. «Я отдам тебя под суд!» Поверил? Получается, да, слова не были пустыми. Не иначе, предупредили «черного» кто таков номер 0282.
Короли зря не обещают!
Сразу же стало легче, даже затылок болел уже не так сильно. О будущем не думалось, но Локи понял главное.
Сегодня он победил.
Ведь мысли – что бомбы:
Засовы и пломбы
Срывают подряд:
Нет мыслям преград!
* * *
– Не очень умно, Локенштейн, – унтерштурмфюрер Глист пододвинул кружку с бледным, почти бесцветным чаем. – Напрасно не предупредили, теперь придется следить, чтобы вам случайно не выстрелили в спину. Публика в здешней охране мстительная.
Кусок застрял в горле. К чаю полагалась банка консервов, на этот раз рыбных, и одна конфета в яркой обертке. Есть после всего хотелось до невозможности. Повезло! В кабинет к господину Виклиху его приволокли где-то через час после того, как очнулся. Оказалось, уже вечер, считай, полдня без памяти пролежал.
Глист ругаться не стал, даже понимание проявил. Сперва обед, затем все прочее. Глядел, правда, без особой доброты, но на иное Локи и не рассчитывал.
– Нужный слух мы распустили, – начал он, когда Хорст умял конфету. – Офицер оказался баварцем, удачно совпало. Сейчас наверняка шепчутся, что он узнал своего короля. Так что ждите гостей. Повторите-ка еще раз, о чем вас в «Колумбии» предупредили?
Локи пожал плечами:
– Сказали, что обязательно найдут и помогут. И что Бавария меня ждет.
Унтерштурмфюрер внезапно усмехнулся.
– А ведь это успех, Локенштейн, большой успех! У баварцев сильное и влиятельное подполье, туда практически нельзя внедрить агентуру. Все только свои, знают друг друга много лет. Мы дали им ложный след, помогать станут вам, а не Августу. Но и вы не оплошайте. Помните, что должны говорить?
