— В Сокольники, в сумасшедший дом!
Царство живых мертвецов
Какое жуткое, щемящее чувство охватило нас, когда мы подъехали к унылому, мрачному сумасшедшему дому!
Этот огромный дом был действительно желтым.
Чтобы достигнуть ворот, надо было пройти мимо сада, в котором душевнобольные совершали ежедневные прогулки.
Путилин, не боявшийся ничего: ни револьверных пуль, ни бешеных порывов самых закоренелых злодеев, стоящий всегда лицом к лицу к опасностям, испытывал непреодолимый ужас при виде сумасшедших.
Так было и теперь.
При виде нас несчастные живые мертвецы, для которых погас свет разума, мира, устремились к решетке сада, мимо которого мы проходили.
— Король идет! Здравствуйте, ваша светлость!
— Спасите меня! Меня мучают четвертым измерением пятого серпа луны!
— Черт, черт! Тьфу! Тьфу!
Визжат, плюются, хохочут, плачут, протягивают руки то с мольбой, то с угрозами, проклятиями.
Путилин был бледен как полотно.
— Какой ужас! Какой ужас…
Навстречу нам шел сторож-привратник в мундире с синим воротником.
— Что угодно, господа?
— Видеть директора, старшего врача, голубчик. Держи монету и немедленно беги с карточками.
Тот, получив мзду и увидев из карточки, что имеет дело с генералом, бросился сломя голову. Моя карточка — доктора — ему мало что говорила.
— Пожалуйте, ваше превосходительство.
…Через несколько минут мы были в кабинете директора и старшего врача московского «желтого» дома.
— Весьма польщен. Прошу покорно. Чем могу служить? — Умные, усталые глаза пытливо глядят на нас.
— Вы знаете, профессор, кто я?
— Знаю, господин Путилин. Вы тот, который творит чудеса в области сыска.
— Спасибо на добром слове. А это мой верный доктор. Я приехал… Впрочем, скажите, вы слышали о фантастическом привидении, пугающем Москву?
— На Сухаревой башне?
— Да.
— Слышал. Хотя я живу в особом царстве, весь уйдя в мои печальные обязанности помогать несчастным страдальцам, но я не совсем отрешен и от иного мира. Слухи о каком-то привидении достигли и до меня.
— Я приехал раскрыть это дело. Скажите, у вас исчез душевнобольной Николай Петрович Яновский?
— Да.
— Он — отставной офицер, не так ли?
— Да. А вы откуда же все это знаете, ваше превосходительство? Директор-профессор с любопытством поглядел на Путилина.
— Это все равно. Впрочем, вы ведь заявили об этом сыскному отделению. Теперь мне гораздо важнее и интереснее узнать от вас характер заболевания вашего бежавшего пациента. Будьте добры, профессор, дать мне точные сведения, какой формой помешательства страдал Яновский.
— Тихий, безнадежный хроник… Mania grandiosa… мания величия… отчасти и mania persecutionis… мания преследования. Да вот история его болезни.
Старший врач и директор страшного «желтого» дома достал толстую тетрадь, испещренную знакомыми пометками, и углубился в нее.
— Доставлен год тому назад теткой. Женат. Жена бросила его, бежала… Сначала был помещен в 1-е отделение, как страдающий припадками буйного умопомешательства. Потом улучшение, довольно резкий поворот к улучшению. Надежда на выздоровление. Перевод во 2-е отделение и… переход к неизлечимости.
Директор долго еще продолжал знакомить Путилина с описанием болезни несчастного офицера.
Я не привожу здесь в подробностях всех медицинских определений, так как это неинтересно.
— Вы, профессор, конечно, обращали внимание на особенности проявления той или иной мании бежавшего Яновского?
— Разумеется.
— Вы помните их?
— Помню. У нас, психиатров, хорошая память.
— Сколько я знаю, — продолжал свой допрос Путилин, — почти все сумасшедшие имеют свою исходную, отправную точку помешательства. Так?
— Так.
— Они проявляют хоть в чем-нибудь свою страсть, свою склонность к тому, о чем порой здоровые мечтали?
— Совершенно верно.
— Так вот, не замечали ли вы в Яновском особой привязанности к чему-либо? Мне это очень важно знать.
Не только я, но и профессор-психиатр с удивлением и искренним восхищением глядели на знаменитого сыщика.
Откуда у него такая красота острого анализа, острого мышления в предмете, для него, очевидно, совершенно чуждом?
— Изволите видеть, — начал директор «желтого» дома. — Яновский, по-видимому, очень сильно увлекался…
— Легендарной историей? — быстро спросил Путилин.
Психиатр откинулся на спинку кресла.
— Вы… вы и это знаете?
— Я вывожу свою «кривую». Простите, профессор, этого вы, впрочем, не знаете.
— Однако слава о вас идет недаром. Вы прозорливый, господин Путилин. Ну-с, совершенно верно. Яновский страшно любил рассказывать о легендах. Так, однажды он меня спросил: «Верите ли вы, профессор, в заповедную тайну Жигулевских гор, тех Жигулей, где пировал Стенька Разин со своими удалыми молодцами?» Я ответил то, что подсказывала мне моя наука, мой опыт, мой метод.
— А еще, случайно, вам не приходилось слышать от него каких-нибудь легенд?
— Нет, не упомню.
Путилин встал и протянул директору какой-то крошечный лоскуток.
— Идя к вам, я, преодолевая сильнейший страх, какой питаю к помешанным, внимательно вглядывался в халаты ваших больных. Скажите, профессор, такая материя идет на халаты у вас?
Директор всмотрелся в крошечный лоскуток и уверенно ответил:
— Да. Именно такая.
— Ну, вот и все. Простите, что побеспокоил вас. У вас ведь и так дел много.
Известный психиатр с чувством пожал руку Путилину.
— Я счастлив был познакомиться с таким замечательным человеком, как вы, господин Путилин. Прошу верить, ваше превосходительство, что сегодняшний день останется у меня надолго в памяти.
Путилин стал расспрашивать профессора о наружности Яновского.
Мы вышли из страшного дома. До нас долетали безумный хохот, стоны, вой, взвизгивания, проклятия.
В поисках за телесной оболочкой духа-призрака
На обратном пути от сумасшедшего дома Путилин задумчиво сидел в коляске.
— Ты, кажется, можешь быть доволен, Иван Дмитриевич?
— Почему?
— Насколько я понял, ты напал на след.
— Этого, увы, еще мало, доктор. Мало напасть, надо найти. И потом для меня ясна одна деталь. Однако попытаемся.
