— Пошел! — крикнул он кучеру.
Подруга Назимовой — ее фамилия была Уконина — бросилась на фаэтоне в дом Назимовых, очень любивших ее. Ее немного удивило, что у подъезда не было кареты, в которой та уехала с доктором.
— Неужели я приехала раньше их? — прошептала она.
Лишь только открылась дверь, Уконина поспешно спросила горничную:
— Ну как? Лучше или хуже?
Та удивленно посмотрела на подругу своей барышни.
— Вы насчет чего это, Софья Николаевна?
— Жив?
Горничная захлопала глазами.
Уконина, махнув рукой, быстро пошла в комнаты.
«Совсем, видно, потеряли голову», — подумала она.
— А где же Женя?
Перед Укониной стояла сама Назимова — симпатичная, еще не старая женщина.
— Разве она не приехала еще?
— Нет. Да вы ведь вместе решили вернуться, Сонечка?
Назимова была совершенно спокойна, даже улыбалась милой, доброй улыбкой.
— Женечка поехала в карете с доктором, а я вскоре за ними, на фаэтоне.
Сильное удивление появилось на лице почтенной женщины:
— Что такое? С доктором? В карете? С каким доктором?
— Как с каким доктором?! Да с тем, которого вы послали отыскивать ее.
— Я? Я послала доктора? Да что с вами, Сонечка? Вы — здоровы, детка?
— Я-то здорова, а вот Петр Иванович как? Лучше ему? Жив?
Во все глаза глядит Назимова на подругу своей дочери.
— Да бог с вами, что вы говорите! Я ничего не понимаю. При чем муж мой тут?
— Да ведь с ним удар!
Назимова побледнела.
— Что? Удар? Какой удар? С кем?
— Да с Петром Ивановичем.
— Знаете что, детка, вы захворали, у вас бред. Петр Иванович, пойди-ка сюда! — громко позвала мужа Назимова.
На пороге кабинета выросла фигура Назимова.
— Что случилось? — добродушно смеялся он.
Уконину зашатало. Она вскрикнула и смертельно побледнела.
— Вы живы, здоровы?
— Разберись ты в этой путанице, Петя, я ровно ничего не понимаю. Сонечка, кажется, сошла с ума.
Тогда Сонечка Уконина, дрожащая, взволнованная, начала рассказывать о том, что случилось сейчас там, на бульваре.
По мере того как она рассказывала, испуг, страх, изумление стали появляться на лицах четы Назимовых.
— И она села в карету?
— Да, да, и поехала… Я думала, она уже здесь…
— Господи, что же это значит? — мать заломила в отчаянии руки.
Лицо Назимова сделалось багровым.
— Это… это значит, что нашу дорогую дочь похитили! — хрипло вырвалось у него.
— Похитили? Кто? Зачем? — пролепетала, близкая к обмороку, Назимова.
— Останьтесь здесь, около нее! — обратился Назимов к Укониной. — Я еду сейчас к властям… Здесь кроется какое-то страшное преступление. Великий Боже, за что Ты покарал меня такой лютой казнью! Женечку мою, дочку мою дорогую, украли!
В голосе бедного Назимова слышалось подавленное рыдание.
На следующий день вся Одесса была полна слухами, толками, пересудами о пропаже единственной дочери-красавицы Назимовых.
Весть о похищении с быстротой молнии распространилась по городу, поражая одних своей дерзостью, других таинственностью, загадочностью.
— Ведь вы подумайте только, в девять часов вечера, у бульвара, набитого публикой…
— Это поразительно!
— А если тут того… роман замешан?
— Какой роман?
— Хе-хе-хе! Какие бывают романтические приключения с хорошенькими барышнями? Сами знаете.
— Вздор! Мадемуазель Назимова — барышня хорошего общества, умница, серьезная.
— Э-э, батенька, черти водятся именно в тихом омуте… Вы-то сообразите, как это так барышня рискнет сесть в карету с незнакомым ей господином? Ясно, что тут замешана какая-нибудь любовная история.
Так шумела экспансивная, южная, одесская толпа.
Высшие власти Одессы, принявшие горячее участие в гopе, постигшем почтенного Назимова, подняли на ноги всю наружную и сыскную полицию.
Прошло два энергичных, тщательных розыскных дня, не давших, увы, никакого положительного результата. Тогда-то вот к моему знаменитому другу Путилину полетела срочная депеша от властей и от Назимова, в которой его умоляли немедленно приехать в Одессу для раскрытия этого загадочного происшествия.
«Еду. Прекратите все розыски. Путилин», — так ответил великий сыщик.
Через несколько часов по получении пригласительной телеграммы мы мчались экстренным поездом в Одессу.
Путилин в Одессе. Письмо от Евгении Назимовой
Не доезжая нескольких станций до Одессы, я проснулся, отлично выспавшись.
Проснулся, протер глаза и — и немало удивился, в купе, которое мы занимали, Путилина не было, но зато вместо него сидел неведомый мне пассажир.
Это был щеголеватый господин, так и сверкающий массой драгоценностей: перстнями на всех пальцах, булавкой с огромным солитером, толстой золотой цепью с бриллиантовыми жетонами.
Наружность изобличала в нем еврея.
Я обратился к нему:
— Простите, милостивый государь, но это купе занято. Оно принадлежит мне и моему другу.
— Вы извините меня, — с сильным акцентом ответил с неба свалившийся пассажир. — Прежде всего оно принадлежит железной дороге.
Он вызывающе и как-то пренебрежительно поглядел на меня.
Этот ответ, а главное тон его, взорвали меня.
— Должен заметить вам, милостивый государь, что ваше замечание далеко не остроумно, раз мы откупили купе, стало быть, до места следования оно наше.
— И чье же, наше?
— Еще раз повторяю: мое и моего друга.
— А где же ваш друг?
— Это не ваше дело! — отрезал я.
— Нет, позволяйте извинить меня, это мое дело; может быть, вы просто едете один и желаете занимать все купе.
— Но у нас есть билеты! — закричал я, выведенный из себя подобным нахальством.
— Так потрудитесь показать их мне, тогда я уйду! — взвизгнул и он.
Я полез в дорожную сумку, но тут же вспомнил, что купе у нас по особому сертификату и что таковой, конечно, находится у Путилина.
«Куда делся Иван Дмитриевич? — с досадой и тревогой подумал я, гневно выходя из купе. — Надо его отыскать».
Уборная-умывальня была пуста. Я осмотрел весь вагон, Путилина не было.
