— Как вы, почтенный, насчет сего думаете? — с глупым лицом обращался он несколько раз к горбуну.
— Отстань, обормот!.. Надоел! — злобно сверкал тот глазом-щелкой.
— У-у, богатый черт, полагать надо! — тихо шептал Путилин на ухо соседу-нищему.
— Да нас с тобой, брат, купит тысячу раз и перекупит! — ухмылялся тот. — А только бабник, да и здорово заливает!..
По окончании обедни оделенная копейками, грошами и пятаками нищая братия стала расходиться.
— Мы пойдем за горбуном… — еле слышно бросил мне мой знаменитый друг.
Горбун шел скоро, волоча по земле искривленную, уродливую ногу.
Стараясь быть незамеченными, мы шли, не выпуская его ни на секунду из виду.
Раз он свернул налево, потом направо, и вскоре мы очутились перед знаменитой Вяземской лаврой.
Горбун юркнул в ворота этой страшной клоаки, чудеса которой приводили в содрогание людей с самыми крепкими нервами.
Это был расцвет славы Вяземки — притона всей столичной сволочи, обрушивающейся на петербургских обывателей.
Отъявленные воры, пьяницы-золоторотцы, проститутки — все свили здесь прочное гнездо, разрушить которое было не так-то легко.
Подобно московскому Ржанову дому Хитрова рынка здесь находились и ночлежки — общежития для сего почтенного общества негодяев и мегер, и отдельные комнатки-конуры, сдаваемые за дешевую цену «аристократам» столичного сброда.
Притаившись за грудой пустых бочек, мы увидели, как страшный горбун, быстро и цепко поднявшись по обледенелой лестнице, заваленной человеческими экскрементами, вошел на черную «галдарейку» грязного, ветхого надворного флигеля и скрылся, отперев огромный замок за дверью какого-то логовища.
— Ну, теперь мы можем ехать! — задумчиво произнес Путилин, не сводя глаз с таинственной двери, скрывшей чудовище-горбуна.
— Ты что-нибудь наметил? — спросил я его.
— Темно… темно… — как и вчера ночью, ответил он.
Мать жертвы
В сыскном Путилина ожидал сюрприз.
Лишь только мы вошли, предварительно переодевшись, в кабинет, как дверь распахнулась и в сопровождении дежурного агента вошла, вернее, вбежала небольшого роста худощавая пожилая женщина.
Одета она была так, как одеваются мещанки или бедные, но «бла-а-а-родные» чиновницы-«цикорки»: в подобие какой-то черной поношенной шляпы, прикрытой черной косынкой, в длинном черном дипломате.
Лишь только она вошла, как сейчас же заплакала, вернее заголосила.
— Ах-ах-ах… ваше… ваше превосходительство…
— Что такое? Кто эта женщина? — спросил Путилин агента.
— Мать вчерашней девушки, найденной пред церковью Спаса… — доложил агент.
Лицо Путилина было бесстрастно.
— Садитесь, сударыня… Да вы бросьте плакать… Давайте лучше побеседуем… — пригласил Путилин.
— Да ка-а-ак же не плакать-то?! Дочь — единственная. Леночка моя ненагля-я-я-дная… Видела ее, голубушку…
Из расспросов женщины выяснилось следующее. Она — вдова скромного канцелярского служителя, умершего «от запоя». После смерти кормильца — в доме наступила страшная нужда.
Она шила, гадала на кофейной гуще, обмывала даже покойников, словом, делала все усилия, чтобы «держаться на линии» со своей Леночкой.
— А она-с — раскрасавица у меня была! Характеру Леночка была гордого, замечательного, можно сказать. И-и! Никто к ней не подступайся! Королева прямо! В последнее время тоже работать начала. На лавки белье шили мы… Шьет, бывало, голубушка, а сама вдруг усмехнется да и скажет: «А что вы думаете, мамаша, будем мы с вами богатые, помяните мое слово!» — «Да откуда, — говоришь ей, — богатство-то к нам слетит, Леночка?» А она только бровью соболиной поведет. «Так, — говорит, — верю я в счастье мое…»
Сильные рыдания потрясли вдову-«чиновницу».
— А вот какое счастье на поверку вышло! А-а-ах!..
— Скажите, сударыня, ваша дочь часто отлучалась из дома?
— Да не особенно… Когда работу относить надо было…
— Когда последний раз до катастрофы ушла из дому ваша дочь?
— Часов около семи вечера. Жду ее, жду — нет. Уж и ночь настала. Тоскует сердце. Ну, думаю, может к подруге какой зашла, ночевать осталась. Ан — и утро! А тут вдруг услышала: девушку нашли мертвой у церкви Спаса. Бросилась туда. Говорят, отвезли уж куда-то. Разыскала. Взглянула — и с ног долой. Моя Леночка ненаглядная…
— Скажите, а ведомо ли вам, что за лифом вашей дочери были найдены 49 700 рублей?
На вдову нашел столбняк.
— К… как? Сколько? — обезумела она.
Путилин повторил.
— А… где ж деньги? — загорелись глаза у «цикорки».
— У нас, конечно, сударыня.
— А вы… куда же их денете? Я ведь мать ее, я — наследница.
Мы невольно улыбнулись.
— Нет уж, сударыня, этих денег вы не наследуете… — ответил Путилин. — А вот лучше вы скажите: откуда, по вашему мнению, у вашей дочери могла взяться такая сумма?
Вдова захныкала.
— А я почем знаю, господин начальник?
Путилин сдал вдову на руки своему опытному помощнику. От нее надо было отобрать подробные сведения обо всех знакомых вдовы, о тех магазинах, куда Леночка сдавала работу. Соответственно с этим целая рать агентов должна была быть направлена по горячим следам.
Но я ясно видел, что Путилин распоряжался как бы нехотя, словно сам не доверял целесообразности тех мер розыска, которые предпринимал.
Я хорошо изучил моего гениального друга. Я чувствовал, что делает он все это больше для пустой формальности, для очистки совести.
— Позовите мне X.! — отдал он приказ. X. был любимый агент Путилина. Силач, бесстрашный, находчивый.
— Слушайте, голубчик, сейчас мы с вами побеседуем кое о чем.
Затем он обратился ко мне.
— Поезжай, друже, домой и ожидай меня ровно в восемь часов вечера. Сегодня ночью мы продолжим наши похождения. Только отпусти лакея.
В логове зверя
Стрелка часов показывала ровно восемь часов, когда я услышал звонок. Я поспешно открыл дверь и попятился, удивленный: первой вошла в мою переднюю… девушка, которую я вчера видел убитой на Сенной площади.
Крик ужаса готов был сорваться с моих уст, как вдруг раздался веселый смех Путилина, вошедшего вслед за девушкой.
— Не бойся, дружище, это — не привидение, а только моя талантливая сотрудница по трудному и опасному ремеслу.
— Фу-у, черт возьми, Иван Дмитриевич, ты всегда устроишь какую-нибудь необыкновенную штучку! — вырвалось у меня. — Но, боже мой, какой великолепный маскарад! Совсем она!
