Эти слова приводили старика в необычайное волнение и в состояние как бы бешенства. Он исступленно схватывал красавицу жену за руки и притягивал ее к себе.
— Фенечка, лебедка моя… Постой, скоро поправлюсь, — раздавался его хриплый шепот.
— Поправишься! — насмешливо бросала она, отстраняясь от старика-мужа. — Как же ты поправишься, когда ты почти ничего не ешь? Ты докторов-то умников поменьше слушай, а ешь побольше, вот тогда скорее оправишься, в силу войдешь. Хочешь, я тебе кашки на курином бульоне принесу?
— Хочу, хочу, неси, — с невыразимой нежностью глядя на молодую жену, отвечал Никифоров.
И она приносила свою «кашку» и сама кормила его. Как эта трогательная заботливость мало гармонировала с дьявольской усмешкой ее грубо чувственного рта!..
— Колет… ой, что-то колет, Фенечка! — жаловался старик муж.
— Это у тебя в горле что-нибудь, — успокаивала она его. — Ну, а теперь спи! До утра я больше уж не приду. Сморилась я.
И вот когда она ушла, забыв на ночном столике тарелку со своей «кашкой на курином бульоне», он вышел из своей засады и подошел к кровати больного старика. Тот при виде его испустил подавленный крик ужаса.
— Вор… тать ночной! Господи, кто это ты?.. — заметался в ужасе старик.
— Ради бога, Никифоров, не бойтесь меня! Я не враг ваш, а друг ваш, явившийся спасти вас. Я — Путилин. У меня мелькает мысль, что вас медленно отравляют. Я хочу спасти вас.
— Отравляют? Меня? Кто?.. — схватил он за руку его, Путилина. Глаза его были широко раскрыты от ужаса.
— А вот это я скоро узнаю.
И вот ему вспоминается, с какой трепетной жадностью он принялся в тишине ночи за исследование этой каши. Крик радости вырвался из его груди. Так и есть, так и есть: он не ошибся!
В каше он нашел кусочки истолченного стекла и мелко разрезанной острой свиной щетины, как бы из твердой головной щетки.
— Видите это? — показал он страшную примесь старику миллионеру.
Лицо того исказилось смертельным ужасом.
— Господи, кто ж это? Кто ж злодей-то?
— Вы хотите, чтобы я показал вам этого изверга?
— Хочу, хочу, родной, благодетель мой.
И вот эти шаги, шелест шелковой юбки… Должно быть, вспомнив о том, что «кашка» осталась на столе, в спальню торопливо вошла молодая жена-красавица.
— Ну, как ты? — начала было она и вдруг замерла при виде неизвестно откуда взявшегося постороннего человека.
— Ваша кашка, сударыня, приготовлена чудесно! И давно вы ею кормите вашего супруга?
Крик, полный животного страха, прокатился по спальне старика, и красавица грохнулась навзничь.
— Вот кто отравитель ваш, бедный господин Никифоров: ваша собственная жена.
Путилин при воспоминании об этом порывисто вскочил с кресла, но покачнулся, зашатался.
— Великий боже, я, кажется, умираю… Я отравлен так же, как отравлена эта бедная девушка…
Отравленный Путилин
Сколько времени я спал, не знаю. Знаю только, что вдруг меня разбудило падение на меня какого-то тела.
Я быстро вскочил. Лучи солнца весело играли в гостиной. Смертельно бледный, с посиневшими губами, на краю тахты полусидел, полулежал Путилин.
— Окажи мне медицинскую помощь, доктор, мне очень нехорошо, — услышал я подавленное бормотание Путилина.
— Ради бога, что с тобой, Иван Дмитриевич? — вскричал я в сильнейшем испуге.
— Сам не знаю… Сильнейшее головокружение и удивительная слабость в руках, особенно в ногах… Сердце готово выпрыгнуть из груди.
Я быстро расстегнул сюртук и жилет и стал выслушивать биение сердца моего великого друга.
Оно билось неровно, давая особо характерные неправильные толчки.
Быстро намочив водой и эфиром салфетку, я приложил ее к области сердца гениального сыщика.
— Скорее… скорее… открой форточку! — упавшим голосом произнес он…
Через секунду-другую ему стало, по-видимому, легче. Он глубоко вздохнул и сказал мне:
— Ну, а теперь мы должны подать помощь бедной девушке.
Я бросился в ее спальню.
Девушка лежала с почти посинелым лицом, с широко раскрытыми глазами. Зрачки их были до удивительности расширены. Капли холодного пота покрывали ее лоб, щеки, грудь, руки.
— Форточку открывай, доктор, форточку! — приказал мне Путилин, слегка пошатываясь на ногах.
Однако прежде чем я успел подойти к окну, у него уже был Путилин.
Он схватился за форточку, и в ту же минуту до меня донесся его крик бешенства:
— Проклятие!
— Что? В чем дело? Что случилось?
Я совершенно растерялся. С одной стороны — припадок девушки-миллионерши, с другой — непонятно странное, внезапное нездоровье моего дорогого друга и его более чем странное поведение.
Я положительно не знал, куда броситься.
— Так… так… так, — бормотал Путилин, — я это знал, я это знал…
— Ради бога, что ты знал? В чем дело, повторяю? Я ровно ничего не понимаю.
— Большой гвоздь мне мешает открыть форточку.
— Да зачем тебе открывать форточку? — возясь над больной красавицей девушкой, бросал я Путилину. — Поверь, что и без притока свежего воздуха она скоро придет в себя. У нее один из ее обычных припадков.
Послышался звон разбиваемого стекла. Револьверной ручкой Путилин разбил стекло форточки.
В комнату ворвался резкий, чуть-чуть холодный воздух.
Признаюсь, меня охватила мысль, что мой друг сошел с ума.
— Иван Дмитриевич, в чем…
— Тс-с! Ни звука! Я слышу шаги. Идет дядюшка-опекун.
Я увидел, как Путилин быстро спустил гардину над окном.
Одним прыжком он очутился около больной и взял ее за руку.
В спальню входил Приселов.
Его лицо, далеко не старое, казалось особенно устало утомленным. Должно быть, клуб его порядочно поизмял.
Около лица он держал платок, от которого несло благоуханием сильных духов.
— Как, господа?! Вы не спите? Неужели всю ночь вы провели около моей бедной племянницы?
— Да, я спал очень мало, господин Приселов, — резко ответил Путилин.
— Не оттого ли вы так бледны, дорогой профессор? — насмешливо спросил дядя-опекун.
— Очень может быть.
— Вы напрасно себя так утомляли, профессор. Доктор, ваш коллега, кажется, очень внимательно следит за течением болезни моей племянницы.
Я не спускал взора с лиц моего друга и Приселова. Совершенно ясно я увидел, как они обменялись взглядом, полным взаимной угрозы и смертельной ненависти.
