— Сын мой, все напрасно: еще ни один наш приговор не оставался без исполнения.
Два монаха приблизились к осужденному.
— Оденьте вот это одеяние, а свое скиньте. Это последний наряд приговоренных.
И они протянули обезумевшему от ужаса молодому человеку белый балахон с широкими разрезными рукавами, веревку и белый остроконечный колпак.
— Прочь! — иступленно заревел граф, отталкивая от себя служителя палачей. — Спасите меня! Спасите меня!
Безумный крик вырвался из камеры и прокатился по коридору.
— Я должен предупредить вас, сын мой, что если вы не облачитесь добровольно, придется прибегнуть к силе. Возьмите же себя в руки: вы умели бесстрашно поносить святую церковь, умейте же храбро умереть. Я буду читать, а вы повторяйте за мной: «Pater noster, qui es in coelun…»
— Помогите! — прокатился опять безумный крик ужаса, страха.
Но веревка уже была ловко накинута на руки осужденного.
Граф рванулся, но руки были связаны. Его повалили на соломенный матрац и насильно стали облачать в страшный предсмертный наряд.
— Свяжите ноги! — отдал приказ иезуит. — Готово? Поддерживайте его с двух сторон и ведите!..
И скоро из камеры вышла белая фигура мученика-осужденного со связанными руками и спутанными ногами.
Поцелуй Бронзовой Девы
Шествие открывал престарелый патер-иезуит с распятием в руках.
За ним, поддерживаемый двумя в черных сутанах, шел осужденный граф.
Теперь он не кричал, не сопротивлялся. Столбняк предсмертного ужаса, неведомых страданий властно овладел им. Не было голоса, не было языка. Сознание как бы совсем покинуло его.
Когда процессия поравнялась с той таинственной комнатой-судилищем, где осужденному был произнесен смертный приговор, из нее вышла новая процессия, во главе которой подвигался «его эминенция». У всех в руках были зажженные свечи.
При виде новых лиц граф Ржевусский словно пришел в себя.
С раздирающим душу криком он рванулся из рук державших его иезуитов и чуть не упал, благодаря спутанным ногам.
— Во имя Бога, спасите меня! Пощадите меня!
— Вы призываете имя Бога?.. С каких пор вы, еретически поносившие Христа и святую церковь, уверовали в него? — раздался резкий, суровый голос.
— Неправда!.. Неправда! Клянусь крестом, я не поносил ни Бога, ни святой церкви!
— Вы лжете! Вы говорили, что служители католической церкви, отцы иезуиты, торгуют Христом оптом и в розницу.
— Но разве иезуиты равносильны Христу? — с отчаянием в голосе прокричал граф.
— Вот видите, вы поносите тех, которые служат его величию… Довольно. В этом мире уста ваши не будут больше произносить хулы. Вы предстанете сейчас на суд Его самого.
По знаку, поданному старшим духовным лицом, мрачные своды страшного коридора огласились пением процессии.
— Moriturus laudare debet Deum
[6], — послышались торжественно-заунывные звуки реквиема.
Процессия медленно подвигалась по коридору. Теперь, поняв, что все окончено, что спасения нет и не может быть, граф стал точно безумным.
Громовым голосом он старался заглушить страшное заживо похоронное пение.
— Негодяи! Убийцы! Палачи! Вы оскверняете алтари, ваши руки, которыми вы держите распятие, обагрены кровью! Умру, но моя смерть жестоко отомстится вам. Ваши проклятые гнезда будут разрушены!..
— …Ad misericordiam Christi ас santissiimae Virginis Mariae
[7], — все громче и громче гремит процессия.
— И они еще произносят Имя Христа! О, подлые изуверы-богохульцы!
Лицо осужденного сделалось страшным. Колпак еретика слетел с его головы.
— Будьте вы прокляты! — исступленно вырвалось у него.
Процессия стала замедлять шаги.
Осужденный взглянул — и к облаку смертельной тоски, лежавшей на его лице, примешалось облако изумления.
В конце коридора (в нише) виднелась бронзовая статуя Богоматери.
Спокойно скрещенные руки, печать святой благости и любви на святом челе.
— Что это… Что это такое? — громко обратился осужденный к важному духовному лицу.
— Статуя святой Девы.
— Но вы… вы приговорили меня к смерти через поцелуй Бронзовой Девы?
— Так.
— Так… как же я могу умереть через поцелуй святых бронзовых уст? Да не мучьте меня! Говорите! Я с ума схожу, палачи!
— Вы это узнаете, — загадочно ответил добровольный палач. — Где отец Бенедикт? Он должен дать последнее напутствие осужденному.
Произошло движение. Bcе с недоумением отыскивали фигуру отца Бенедикта.
Его не было, он исчез.
— Что это значит? Где же он? — строго спросил его эминенция.
— Не знаем… Может, отлучился… Он, кажется, болен.
— Тогда исполните эту обязанность вы, отец Казимир.
Молодой граф пошатнулся. Красные, синие, желтые, фиолетовые круги и звезды замелькали, закружились в его глазах.
«Кончено… Все кончено… Смерть… идет… вот сейчас… Господи, спаси меня… Страшно… что со мной будут делать?»
Его глаза с ужасом, тоской и мольбой были устремлены на кроткий лик Бронзовой Богоматери.
— Спаси меня! Спаси меня! — жалобно простонал он.
— Вы должны покаяться в ваших грехах, сын мой. Скоро вы предстанете перед Вечным Судьей.
— Не хочу! Пустите меня, пустите! — забился несчастный осужденный.
Но к ужасу своему, он почувствовал, что его уже крепко держат и все ближе и ближе подводят — подталкивают к бронзовой статуе.
В груди — все захолонуло. Волосы шевелятся на голове…
Перед глазами — все, все прошлое, вся жизнь, молодая, кипучая, радостная, с песнями, с любовью, цветами, с воздухом, с солнцем.
— Говорите, повторяйте за мной, сын мой: «Обручаюсь я с тобою на жизнь Вечную, святая Дева Мария».
«Salve, о, Santissima…» — грянули иезуиты, но в эту секунду громовой голос покрыл голоса певших:
— Стойте! Ни с места, проклятые злодеи!
Быстрее молнии из-за колонны выскочил Путилин и одним прыжком очутился около осужденного.
— Вы спасены, вы спасены, бедный граф! Мужайтесь!
Крик ужаса огласил своды инквизиционного логовища иезуитов.
Они отшатнулись, замерли, застыли. Подсвечники со звоном выпали из рук палачей. Лица… нет это были не лица, а маски, искаженные невероятным ужасом.
