Мельница в Гусевом переулке
Таинственное появление трупа в сыскном
Покончив с визитацией больных, приехав домой и отобедав, я только что собирался прикорнуть, как лакей мой доложил мне о прибытии любимого курьера моего гениального друга Путилина. Я поспешно вышел в переднюю.
— В чем дело, дружище?
— Письмо к вам от его превосходительства Ивана Дмитриевича.
Он протянул мне знакомый конверт.
— Что-нибудь случилось важное? — спросил я, поспешно распечатывая конверт.
— Случай, можно сказать, господин доктор, необыкновенный…
Но я не слушал его, весь погрузившись в чтение записки.
«Доктор, приезжай немедленно. Торопись, ибо я не могу из-за тебя находиться чересчур долго в страшном соседстве.
Твой Путилин».
— Что такое? — начал было я, но, махнув рукой и зная любимый загадочный стиль моего друга, наскоро одел пальто и помчался в сыскное к моему другу.
Курьер на своей неизменной тележке-тарантасе следовал за мной.
В сыскном, когда я туда приехал, я заметил на лицах служащих испуг, растерянность.
«Что такое случилось?» — мозжила меня мысль. Я быстро прошел знакомой дорогой в служебный кабинет Путилина, порывисто распахнул дверь.
— Ради бога, Иван Дмитриевич, что такое?
Путилин, отдававший приказания своему помощнику, обернулся ко мне.
— А, это ты, доктор?..
— Как видишь.
— Так вот, не можешь ли ты оказать помощь этому несчастному господину?
И он сделал знак по направлению дивана. На нем, свесившись мешком, полулежал, полусидел молодой щеголь в бобровой бекеше, с лицом сине-бледным, с таким лицом, на котором мы, врачи, безошибочно различаем печать смерти.
— Дайте знать, Виноградов, прокурору, судебному следователю и нашему врачу.
— Сию минуту, Иван Дмитриевич.
Пока они говорили, я приступил к господину. Но лишь только я раскрыл его бекешу, как волна крови вырвалась и залила диван. Брызги крови ударили в мое склонившееся лицо. Голова господина зашаталась и свесилась еще ниже.
— Ну? — спросил Путилин.
— Да, ведь он мертв. Это труп! — воскликнул я, неприятно пораженный тяжелым зрелищем.
— Ты исследовал?
Я открыл его глаза… Веки были свинцовые, зрачок — мертво остекленевший.
— Когда приблизительно наступила смерть, доктор?
— Сейчас, до подробного осмотра, это трудно определить, но судя по сокращению глазных нервов, можно думать, что не так давно. Часа два, полтора.
Помощник вышел отдавать распоряжения.
— Откуда у тебя появился этот несчастный?
— А-а, это крайне загадочная история. Видишь ли, минут сорок тому назад ко мне вбежал испуганный агент-дежурный и заявил, что на лестнице лежит тело какого-то господина… Я бросился туда и увидел этого господина. Думая, что он еще жив, я велел перенести его ко мне в кабинет. Но, увы, это был, как ты видишь, труп.
— Но как он попал на лестницу вашего сыскного отделения?
— Этого никто не знает, доктор. Один из недавно прибывших агентов, правда, видел, что какая-то карета, запряженная отличными лошадьми, остановилась у подъезда сыскного. Но, занятый другим делом, он не обратил ни малейшего внимания на это обстоятельство. Мало ли, кто останавливается у нас в каретах?
— Ужасная рана! — вырвалось у меня. — Пуля попала, очевидно, в сердечную сумку. Смотри, какая масса крови!
— Ну и годок! — печально произнес Путилин. — Преступление за преступлением… Я начинаю думать, что криминальный Петербург скоро заткнет за пояс Лондон и Париж.
Не скажу, чтобы присутствие страшного посетителя-гостя было особенно приятно. Его открытые глаза, в которых застыл ужас предсмертных мук, были прямо устремлены на нас.
— Теперь ты понял, доктор, почему я тебя торопил?
— Да.
— Откровенно говоря, мне не особенно улыбается мысль затягивать визит неожиданного гостя.
Путилин посмотрел на часы.
— Они сейчас прибудут. Ну, а пока скажи, каково твое мнение: убийство это или самоубийство.
Я еще раз сделал поверхностный осмотр трупа и ответил:
— Мне кажется, что самоубийство. В это место, то есть в сердце, очень редко целятся убийцы. Висок и сердце — это прицел тех, кто добровольно кончает жизнь.
— Браво, доктор, кажется, ты на этот раз не ошибся!
В кабинет входили спешной походкой представители власти.
— Что случилось, Иван Дмитриевич? У вас в кабинете? — здороваясь, спросил прокурор.
— Перенесен с лестницы. Ну, господа, приступайте.
Началась тяжелая, длительная процедура. Мой коллега совместно со мной осматривал труп. Путилин стоял рядом с судебным следователем, не сводя взора с трупа.
Вдруг он быстро наклонился над трупом.
— Что это вы так пристально разглядываете, ваше превосходительство? — спросил судебный следователь.
— Мел на жилете и на сюртуке самоубийцы, — ответил Путилин.
— Самоубийцы?.. А разве вы уверены, что это — самоубийство?
— А вот, — не угодно ли, — усмехнулся Путилин, подавая тому листок бумаги, вынутый им из бобровой шапки мертвого человека.
Он протянул его следователю.
Тот громко прочел:
«Сегодня — моя последняя ставка. Если она будет бита — я застрелюсь. Я проиграл все, что имел, и даже чужое… А. Г.»
— Ну, вот и разгадка всей таинственности! — нервно рассмеялся Путилин.
Следователь и прокурор были озадачены.
— Значит, игра? Неудачная?
— Как видите, господа. Очевидно, ставка, последняя ставка этого господина была бита.
И он указал рукой на труп молодого человека.
— Да, но остается вопрос, кто этот господин… где он ставил свою финальную карту? — глубокомысленно изрек следователь, злясь на то, что Путилин по обыкновению первый пролил свет на загадочное происшествие.
— А это уж наш дорогой Иван Дмитриевич узнает. Ему и книги в руки, — облегченно вздохнул прокурор, радуясь упрощению дела.
— Но как вы предполагаете, ваше превосходительство: каким образом труп самоубийцы мог очутиться на лестнице сыскного отделения? — задал вопрос судебный следователь.
Путилин, низко склонившийся над трупом и исследовавший пальцы самоубийцы, выпрямился.
— Я оставляю за собой право ответить на этот вопрос позже, — сухо отрезал он. — Если бы сложные дела объяснялись и решались в полчаса, тогда… тогда, наверное, мы с вами, господин следователь, не были бы нужны русскому правосудию. Тогда вахтеры и курьеры могли бы исполнять обязанности следователей и начальников сыскной полиции…
