— Боюсь, Антонина Александровна, что на этот раз и моя опытность принесет мало пользы.
— Почему?
— Да потому, что дело обработано, кажется, поразительно ловко. Очевидно, все концы спрятаны в воду.
— Но, боже мой, ведь было же это завещание!
— Я верю вам и нисколько в этом не сомневаюсь. Но дело не в том, что оно было, а в том, что его нет. И самое ужасное то, что найти его нельзя, так как оно, конечно, уничтожено. Мы, таким образом, настоящей улики, настоящего вещественного доказательства не имеем.
— Значит, никакой надежды? — упавшим голосом спросила вдова миллионера.
— Попытаемся… посмотрим, — уклончиво ответил Путилин, замечая сильное волнение настрадавшейся женщины. — Будьте добреньки, Антонина Александровна, ответить мне на следующие вопросы.
И благородный, гениальный сыщик начал задавать ей их целый ряд.
— Вы, конечно, не знаете тех лиц, которые посещали вашего покойного мужа?
— Нет. Мало ли у него их бывало по торговым делам!
— Как относился к вам старик камердинер?
— В высокой степени почтительно.
— Но любви особой не питал? Знаете, у старых слуг является или любовь, или ненависть к новым господам. Он ведь служил у Ивана Федотовича при его прежних женах?
— Да. Насчет любви я же, право, не знаю. Я мало обращала внимания. Знаю только, что мужу он был предан, как собака.
— Где имел обыкновение хранить ключи от письменного стола и от конторки ваш муж? Не днем, а ночью?
— Под подушкой.
— Он оттуда и вынул ключи, когда просил вас взять из конторки портфель?
— Да.
Путилин задумался.
— Мне хотелось бы побеседовать с Ловковым-Рогатиным и с камердинером. Поэтому поедемте вместе, Антонина Александровна.
Через полчаса Путилин находился в одной из гостиных кромовского дома.
В дверях стоял приглашенный Антониной Александровной Прокл Онуфриевич.
— Как же это ты, старина, не доглядел, как вор завещание твоего барина украл? — подошел к нему Путилин, впиваясь в его подслеповатые глаза.
— Я-с ничего не знаю, — угрюмо ответил старик.
— Даже и совести? — огорошил старика Путилин.
Старик вздрогнул.
— Совесть моя при мне-с. Невдомек мне, за что поносить меня изволите.
— Будто бы? — усмехнулся Путилин. — Ты, который неотлучно находился все время при Иване Федотовиче, как ты мог не видеть, не знать, что составляется духовное завещание? Знал же ведь ты, что тебе отказано пять тысяч?
— Зн… — вырвалось было у старика.
Радость молнией пронеслась по лицу Путилина.
— Ну?! — засверкали его глаза.
Но старик-камердинер опомнился, спохватился.
— Зн… знать не знал, ведать не ведал.
— Слушай, Прокл Онуфриевич, ты — старик. Жить осталось тебе не много. Куда ты денешь те деньги, которые получил от…
— От кого? — задрожал мелкой дрожью старый слуга.
— Сам знаешь, от кого, — усмехнулся Путилин.
— Напраслину взводите…
— И из-за денег ты принимаешь на душу такой тяжкий грех! Ты посмотри на госпожу свою, ты сообрази, что с ней сделали: обобрали ее, обокрали, чуть из дому не гонят! Ты, ведь, знаешь, как любил ее твой хозяин. На ее руках и умер он, дух испустил. Как же так могло статься, что ей, своей любимой жене, он оставил гроши, а крестнику, чужому для него человеку, — все свое состояние?
На секунду на лице старика ясно промелькнули следы тяжелой душевной борьбы.
Но прошла секунда, другая, и лицо старика вновь приняло тупое безразличное выражение.
— Ничего-с не знаю, — повторил он, как автомат, обычную фразу.
— Могу я войти, Антонина Александровна? — раздался звучный, холодный голос.
Путилин обернулся.
На пороге стоял Ловков-Рогатин.
«А! Прилетел, соколик? Учуял?» — прошептал про себя Путилин.
— Пожалуйста, — бросила Кромова.
Блестящий допрос Ловкова-Рогатина Путилиным
— Я хотел спросить вас, Антонина Александровна, угодно ли вам… — начал Ловков, но остановился, с притворным удивлением поглядывая на Путилина и желая показать, что, дескать, при постороннем лице он не считает себя вправе говорить то, что он намеревался.
— Господин Ловков-Рогатин? — слегка наклонив голову, спросил Путилин.
— Да-с. С кем имею честь говорить?
— Путилин, начальник Санкт-Петербургской сыскной полиции.
Ни один мускул не дрогнул на красивом, выхоленном лице экс-главного управляющего. Он спокойно, но вопросительно глядел на знаменитого Путилина.
— Антонина Александровна Кромова обратилась ко мне с просьбой расследовать дело о пропаже последнего духовного завещания ее покойного мужа, — начал Путилин твердым голосом.
— Так-с…
— Ввиду того, что вы имели постоянное и близкое общение с покойным Кромовым, я желал бы допросить вас. Но должен предупредить вас, что вы можете и имеете право не отвечать мне, потому что я в данном случае действую неофициально.
— Нет, отчего же? Сделайте одолжение, спрашивайте все, что вам угодно. Я охотно поделюсь тем, что знаю.
«Ого! Да это, действительно, сокол! Помилуй бог, какая умная игра!»
— Итак, господин Ловков, вы утверждаете, что вам ровно ничего не известно о составлении Кромовым последнего духовного завещания?
Ловков-Рогатин стоял в спокойно-горделивой позе, заложив руки назад.
— Виноват, о каком последнем завещании изволите вы говорить, ваше превосходительство?
— О том, в котором вам завещано было двести тысяч, а все остальное состояние — госпоже Кромовой.
— Нет. О таком завещании мне ровно ничего не известно.
— Скажите, вас не удивило то обстоятельство, что, минуя свою прямую наследницу, жену, Кромов чуть не все свои миллионы завещал вам?
Этот быстрый и прямой вопрос как будто смутил Ловкова-Рогатина. Но почти сейчас же он твердо ответил:
— Откровенно говоря, я рассчитывал на несколько меньшее, но в том, что я получу крупную долю в наследстве, я не сомневался.
— Почему?
— Да потому, что мое участие в делах кромовских предприятий было слишком значительно. Об этом знают все и говорят открыто. Покойный Иван Федотович сам заявлял, что за последние годы я являлся душой дела.
— Великолепно. Но, однако, вы не были компаньоном Кромова, а только главным управляющим его делами. Пусть вы были гениальны на этом посту, но, однако, вы за это и получали очень крупное жалованье. Компаньонам жалованья не платят, они участвуют в делах барышей.
