Это было так странно, неожиданно, жутко, что все невольно попятились.
— Как? Видите убийцу? — спросил прокурор.
— Где? — захлопал глазами следователь.
Кондуктора и нижние жандармские чины даже побледнели.
Путилин, любивший порой эффектные сцены, продолжал:
— Дух убийцы витает здесь и оставляет на многом таинственные незримые знаки.
— Позвольте, — вдруг вспыхнул оправившийся от испуга следователь. — Раз знаки незримы, так как же вы, ваше превосходительство, можете их видеть?
Путилин усмехнулся.
— Это уже мое дело. Можно и не видеть, но чувствовать, провидеть.
— И вы напали на мысль, дорогой Иван Дмитриевич? — начал прокурор.
— Не напал на мысль, а знаю, кто убил этого господина, — твердо и уверенно отчеканил Путилин.
— Что?! — даже привскочил следователь. — Вы уже знаете это?
— Знаю.
— Но… как так? Каким образом?
— На это я вам отвечу позже.
— Так кто же убил?
— И на это я не считаю нужным отвечать сию секунду. Когда я разыщу и представлю вам убийцу — вы узнаете об имени его сами. А пока, господа, до свидания, мне некогда.
Путилин снял цилиндр, поклонился и вышел из страшного вагона, оставив в сильнейшем изумлении всех находившихся в нем.
— Удивительный человек! — задумчиво проговорил прокурор.
«Великая еврейка» среди своих
От вокзала Варшавской железной дороги отъезжала карета. В ней находились двое: молодой человек, щегольски одетый, и молодая красивая дама.
— Ты безумно рискуешь, Соня, — взволнованно обратился к спутнице молодой человек.
— А именно?
Красивая дама, с лицом семитского типа, насмешливо посмотрела на него.
— Ты мало того, что доехала с этим же поездом до Петербурга, не выйдя на одной из ближайших станций, но и оставалась все время на вокзале. Ах, Соня, Соня!
Соня рассмеялась.
— Слушай, Израиль! Слушай, мой милый Осип: ты глуп, ты труслив, как египетский фараон!
— Благодарю покорно!
— Не за что! Неужели ты не понимаешь, что мне было гораздо безопаснее выйти здесь, чем где-нибудь там? Ведь я с кем ехала?
— Как — с кем?
— Ну, с этим милым, веселым пассажиром, которого потащили на запасный путь, ха-ха-ха!.. Я отлично знала, что прибытие его в Петербург вызовет страшное волнение, страшную сумятицу. А все это — только мне на руку. Тут, мой глупый Осип, внимание должно было быть отвлечено. Так и случилось.
— Допустим. Но к чему было оставаться так долго на вокзале?
— А разве не любопытно было посмотреть весь этот переполох?
— Это ребячество, Соня. Ты, великая еврейка, как называем мы все тебя, ты поступаешь опрометчиво.
— Ты думаешь?
— Да! За тобой давно уже следят.
— Не следят, а следит.
— Разве это не все равно?
«Великая еврейка» тихо рассмеялась.
— Огромная разница. Я не боюсь тех, которые следят за мной, но страшно боюсь того, который следит. Этот «который»— ужасное имя, Осип.
— Кто же это? — дрогнувшим голосом спросил свою спутницу еврей-аферист.
— Путилин.
Осипа, вернее Иозеля Котултовского, передернуло.
— Ты думаешь, он следит?
— Не думаю, а знаю, мой трусливый мальчишка. Я только что его видела.
— Что?! Ты его сейчас видела?!
— Ну да. Я для этого нарочно осталась на вокзале. Мне важно было наблюдать, кто приедет на следствие. И первое лицо, которое я увидела, был Путилин. Мне донесли, что он поклялся поймать меня.
— И ты говоришь это таким спокойным тоном? Ты улыбаешься? Ты подвергала сейчас меня… нас такой опасности?
Сонька, это была знаменитая «Золотая Ручка», насмешливо посмотрела на своего растерявшегося любовника.
— Вот чего ты боишься! Ты боишься, что я подвергла тебя такой опасности? Браво, мой храбрец! Ты настоящий Израиль, думаешь только о себе.
Иозель Котултовский покраснел.
— Милая Соня… как тебе не стыдно? Неужели ты можешь думать, что мне моя жизнь дороже твоей?
Соня Блумштейн, гениальная «мастерица», громко расхохоталась.
— О, не уверяй меня в любви своей, мой пылкий возлюбленный. Ты с такой жадностью смотришь на мои… карманы, что я вполне уверовала в твою любовь… к золоту.
И, быстро оборотясь к нему, она с силой ударила его по щеке.
— Сонька! — заскрипел он зубами. — Ты… ты с ума сошла?!
— Мне все известно, дорогой мой: и твоя подлая трусость, и твоя ненасытная алчность, и твоя неверность мне. Да, да, не лги! Молчи! Не отпирайся! О, я знаю все, недаром я — великая еврейка, недаром я — Сонька Блумштейн — «Золотая Ручка». Но помни, тебе это даром не пройдет! В то время, когда рискуя жизнью, свободой, я делаю мои блестящие дела, ты изменяешь мне с первой смазливой рожицей «из наших»? Так, так. Стой!
Кучер осадил лошадей.
— Что ты? Где мы останавливаемся? Ведь до нашего помещения еще далеко! — испуганно воскликнул франт-еврей.
— Дурак! — злобно прохрипела «Золотая Ручка». — Если вы, получив мою телеграмму, не додумались прислать за мной своей кареты, так надо же исправлять вашу ошибку. Вылезай!
Они вышли оба из кареты.
— Получи, голубчик! — протянула знаменитая мошенница-убийца кучеру щедрую плату.
И вошла в подъезд шикарного дома.
Оттуда, когда карета отъехала, она быстро вышла и наняла извозчика.
На Екатерингофском проспекте неподалеку от одной из Подъяческих улиц извозчик остановился.
Вот и эта короткая улица — одна из артерий старого еврейского гетто.
«Золотых дел мастер Л. Финкельзон» — скромно гласила вывеска. Этаж, еще этаж, третий, четвертый… Звонок, переливчатый, дребезжащий внутреннего медного колокольчика. И вслед за ним почти сейчас же открылась дверь.
— Вы?! «Великая Соня»! — раздался радостный возглас.
Толстая женщина бросилась к прибывшей звезде преступного мира.
— Ладно. Оставьте ваши нежности, Розалия Абрамовна! — резко произнесла Сонька Блумштейн, отстраняя хозяйку квартиры. — Великолепная Азра у вас?
— Да, — смутилась Розалия Абрамовна.
— Комнату мою! — гневно вырвалось у «Золотой Ручки».
Она вошла в нее, в эту знаменитую комнату, в которой столько раз подводила блестящие результаты своего мошеннического гения, своих изумительных побед.
