— Можно к тебе, Сонечка? — вкрадчиво спросил Иозель Котултовский.
— Вон! — прозвучал гневный окрик.
Лихорадочно, поспешно переодевается Сонечка. Свой изысканный дорожный наряд она сменяет на новый. И сейчас же устремляется к потайным карманам.
— Господи! Сколько тут?
Руками, бестрепетно спокойными, она выбрасывает пачку за пачкой кредитные билеты.
— Тысяча… три… шесть… десять… двадцать… Ого!.. Удар! Это удар… бриллиантовый перстень… Какая вода! Какая игра! Сколько каратов в этом солитере?
И алчность профессиональной воровки заглушает на время такую роскошь сердца, как ревность.
Одного только не может заглушить алчность — острого беспокойства, тревоги.
Он, он, «проклятый» Путилин приехал. Она его вот сейчас видела, этого страшного для нее человека. «Но как он "возьмет" меня, когда дело так чисто сработано? Для этого надо быть дьяволом», — успокаивает себя гениальная мошенница.
Успокаивает, а сама все-таки волнуется. Следов нет. А разве мало раскрыл дел великий сыщик, таких, в которых тоже не было следов?
Холодный ужас все усиливается.
Перед ней рисуется страшная картина: поимка, тюрьма, суд, конвойные — и далекая, зловещая каторга, там, в ледяной Сибири, в каких-нибудь мрачных рудниках.
— Бр-р, — содрогается всем своим существом изнеженная Сонька Блумштейн.
— Бежать надо… скрыться… на время след замести, — шепчет великая «Золотая Ручка». — Устала я. Отдохнуть…
И успокоенная этим решением, она вышла из своей комнаты в квартиру.
Это была одна из самых достопримечательных мошеннических квартир Петербурга. Здесь под скромной вывеской золотых дел мастера обделывались дела в такую «оправу», которая могла бы привести в восхищение целую рать сыщиков. Подделка векселей, фабрикация фальшивых паспортов, экспорт «живого товара» очень дорогих марок — все совершалось здесь, в жилище достопочтенного господина Финкельзона.
Травля Путилина. Шприц. «Азра»
Весть о преступлении в вагоне Варшавской железной дороги облетела весь Петербург и породила, как это всегда бывает, всевозможные толки и догадки.
Но этого мало. Каким-то непонятным образом фраза Путилина о том, что «он знает, кто убийца» сделалась достоянием ходких газет.
Они, конечно, обрадовались «сенсации» и затрубили на все лады!
«Если господин Путилин знает убийцу, отчего он не желает назвать его?»
«Если господин Путилин, наш знаменитый начальник сыскной полиции, так скоро установил, кто убил несчастного пассажира, то почему он медлит с арестом его?»
Когда я приехал к моему великому другу, я застал его взбешенным до последней степени.
— Экие остолопы, помилуй бог! — гневно вырывалось у него.
— Ты о репортерах, Иван Дмитриевич?
— А то о ком же? И как они пронюхали о моей злосчастной фразе?! Дернула меня нелегкая выпалить ее!
— Личность убитого опознана?
— Да. Сейчас я получил из Вильно телеграмму. Убитый — очень богатый помещик Киршевский.
— И ты, Иван Дмитриевич, действительно знаешь, кто убил несчастного?
— Да, да, да! Знаю, знаю. Как надоели вы все мне с этим!
Путилину подали конверт.
Он наскоро прочел письмо и с веселым смехом подал мне его.
— На, полюбуйся!
«Милостивый государь Иван Дмитриевич! Сейчас из газет узнала, что Вы уже открыли убийцу. Великая "Золотая Ручка" шлет привет и поздравление великому Путилину, но советует ему отказаться от дальнейшего преследования ее, ибо в противном случае звезда русского сыска закатится… в вечность. 3. Р.»
Я захлопал глазами.
— Что, недурно? Нет, каков стиль послания! Положительно, это пахнет не то Купером, не то Майн Ридом: «Соколиное Око приветствует Красную Пантеру». Ха-ха-ха! Вот это мне нравится!
Путилин вмиг изменился.
Куда делись его раздраженность, ворчливость! Он выпрямился, огонь кипучей энергии засверкал в его глазах. Точно полководец перед битвой, услышав первый грохот орудий.
— Она?! Знаменитая Золотая Ручка?
— Она.
— Но как ты сразу, а главное так уверенно мог установить, что ограбление и убийство совершены именно ею?
— Друг мой… Индейцы, как тебе известно, узнают друг друга за версту по запаху, по следам, по массе еле уловимых признаков, неопытному глазу совершенно непонятных. Так вот и я учуял мою талантливую противницу. Она хочет меня оскальпировать… Гм… операция — не из приятных, но… но посмотрим, кто кого победит. Ты знаешь, я страшно люблю иметь дело с людьми равной мне силы.
Путилин позвал помощника и начал ему отдавать целый ряд распоряжений.
— Вы собираетесь куда-нибудь уезжать, Иван Дмитриевич? — спросил помощник, пытливо глядя в глаза своему шефу.
— Возможно, голубчик, что придется прокатиться.
Потом он обратился ко мне.
— Скажи, доктор, что показало вскрытие?
— Смерть последовала не столько от самой раны, нанесенной в левый висок каким-то тупым орудием, сколько от кровоизлияния в мозг. Рана сама по себе пустяшная.
— Яснее, яснее!
— Видишь ли, убитый Киршевский был, по-видимому, в очень возбужденном состоянии. Это могло произойти от многих причин, главным образом — от излишне выпитого коньяку, присутствие которого в желудке покойного было обнаружено. Достаточно было очень незначительного удара по голове, чтобы переполненные кровью сосуды лопнули. Моментальное кровоизлияние — и смерть.
Путилин не сводил с моего лица пристального взора.
— Так, так… А отравления не было?
— Нет.
— Ты твердо в этом уверен?
— Да.
— А скажи, доктор, тебе, конечно, хорошо известна культура всех ядов?
— Известна.
— Ты не допускаешь мысли, что можно отравить человека так, что и следов почти не будет?
— Я не понимаю тебя: как это «почти» не будет?
Путилин ничего не ответил.
Он прошел в сыскной музей, что-то долго отыскивал там, а потом вернулся и подал мне маленький предмет.
— Осторожнее, доктор.
— Что это? Шприц?
— Как видишь. Тебе, как врачу, должна быть известна эта штучка. Это шприц для подкожного впрыскивания.
— Праваца.
— Совершенно верно. А что в нем находится? Какая-то темная, бурая жидкость, несколько ее капель.
— Не знаю, Иван Дмитриевич.
— А я знаю, потому что этот шприц фигурировал в деле о «Клубе анархистов». Тут находится ужаснейший яд кураре, одна капля которого, как тебе известно, может убить быка.
