А «оседлую жизнь» папа начал вести тогда, только когда серьёзно заболел. Приехал в отпуск, пошёл на даче за грибами, и у него случился первый и очень тяжёлый инсульт. Он, вопреки прогнозам врачей, оправился. Вернулись и речь, и движение. Но, к сожалению, многое он уже не мог вспомнить.
Отец успел понянчить моих сыновей, которых очень любил. Васю он пытался заразить любовью к футболу (отец в юности играл в профессиональном клубе «Динамо»), даже водил его на стадион. Но Василий остался холоден к этому виду спорта. А когда появился на свет Саша, отец был уже стареньким и футбол смотрел только по телевизору, при этом так громогласно крича «Гоооол!», что мама пряталась в другой комнате. Саню тоже не заинтересовал футбол. Но зато Александр, который с младенческого возраста тяготел к режиссуре, репетировал и снимал с дедом клипы, сам гримировал и одевал его, преображая то в индейца, то в пирата, то в героя вестерна. А отец, от природы артистичный, с удовольствием внуку подчинялся. И барабанил на игрушечных барабанах, загримированный под негритянского музыканта…
А когда отца не стало, Саня неожиданно унаследовал дедову страсть к футболу. А потом передал её и племяннику, моему внуку Жене. Так что на даче у нас не сад, а футбольное поле и ворота. А вся комната Саши увешана шарфиками и флагами разных команд – я привожу их со всех концов света. Правда, все мы болельщики ЦСКА. Раньше мы с Саней ходили на матчи вместе. Но Саня старался садиться от меня подальше – он стеснялся того, что я так громко ору «Гоооооол!». А сейчас Саня ездит на футбол без меня…
Отец тяжело заболел – сказались его ранения и контузия во время войны. Образовалась киста мозга. И началось то, что медики называют «мерцающим сознанием»: вот он совсем ясно мыслит, а потом – приступ отбрасывает его в неведомые дали. Он вскакивает и говорит мне: «Костька! Прыгаем! Давай ты – из этого окна, а я из того…» И он взлетает на окно, с которого я едва успеваю его стащить. В своём сознании он видит меня одноклассником Костей Сотниковым, тем самым, который «курсант номер один»…
Врачи говорили, что нужно отца положить уже до конца дней в неврологию или в психиатрическую больницу, потому что болезнь может развиваться долго и однажды мы попросту можем не справиться, и он выскочит в окно или – мало ли что ещё…
Но я на эту тему даже говорить отказалась. Как это?! В моменты просветления он что же, будет страдать от того, что родственники сдали его в ЭТУ больницу?! Категорически – НЕТ!..
Отцу становилось все хуже. Он слабел. И тогда я осторожно спросила его, как он относится к тому, чтобы я попросила отца Сергия, чтобы он приехал его исповедовать и соборовать. Папа неожиданно обрадовался…
Батюшка вышел из комнаты отца изумлённым: весь обряд папа не только простоял (хотя он был уже лежачим), но и подпевал псалмы и молитвы. И когда отец Сергий спросил: «Владимир Викторович! А откуда вы знаете слова?», папа ответил, что «в детстве бегал в церковь рядом с их домом и пел на клиросе»… Да, неисповедимы пути Господни!..
Мои кошки на протяжении всего времени, пока отец болел, находились в комнате, где он лежал – под его кроватью, в ногах. Поддерживали. Помогали. Но когда они все из комнаты ушли, я поняла, что это конец…
Я сидела рядом с отцом до его последнего вздоха…
Мамина комната
Годовщина маминого ухода. Семь лет. Я поехала на кладбище, хотя начиналась настоящая буря. Чёрное небо, ливень стеной, гром, молнии – ничто меня не остановило. У меня была абсолютная уверенность, что мама меня ждёт, и, если я не приеду, она очень расстроится…
Я знаю, как она ждала всегда, если ей обещали, что к ней приедут, и как огорчалась, если не дожидалась обещанного…
Я купила букет, составленный из любимых маминых цветов. Они были лиловые и жёлтые – мамины любимые цвета. Для папы – букет из красных гвоздик. Для тёти Шуры – меленькие розовые розы. И красные – для отца Алексея.
Не знаю, может быть, это неправильно, но я боюсь их всех огорчить. Как, например, я могу проехать мимо храма, рядом с которым похоронен отец Алексей?! Не поделиться с ним, не помолиться у его могилы?..
Или – принести цветы маме, а отцу и тёте Шуре – нет. Я их чувствую, как живых. Может, это моя защитная реакция от боли утрат?..
На даче я пишу и печатаю – в маминой комнате. Она мамина до сих пор. Никто в ней не живёт, кроме птички-попугаихи, когда она выезжает со мной на дачу. Птичке здесь нравится. Она поёт, верещит. Когда я уезжаю в город, я оставляю для неё включённым радио, чтобы она подпевала и не чувствовала себя одиноко. Иногда на дерево, которое растёт под окном, прилетает какая-то вольная птичка, сидит на ветке и поёт свою песенку, а моя попугаиха ей в тон отвечает. И так они подолгу беседуют. Но больше всего моя птичка радуется, когда прихожу я, – тогда она просто заливается соловьём. Так что на соловьиные трели способны и волнистые попугайчики – когда в их маленьком сердечке бьётся радость…
В маминой комнате всё так же, как было при ней, всё на тех же местах. Мама всегда просила, чтобы я привозила афиши спектаклей и концертов и прикрепляла их на стене её комнаты. Висят они и сейчас. Только две добавились. Одна из спектакля «Отрава для двоих», который я начала репетировать с Володей Долинским и Петей Белышковым меньше чем через месяц после маминой смерти. Это было невыносимо тяжело, но, если бы мы не репетировали, я бы просто не перенесла горя. Мы выпускали спектакль мучительно, но это меня спасло. Хотя просыпалась и засыпала я с болезненной пустотой в сердце и с мыслью: «НИКОГДА…»
Недавно нашла одну свою запись – через год после маминого ухода. Вот она:
«…Мелькающие города. Гостиничные номера, зрительные залы. Усталость, преодоление её. Концентрация сил, любви, энергии – чтобы выйти на сцену и с полной отдачей бросить их в зал, не всегда готовый принять твою открытость или откровенность…
Успех, цветы. И снова дороги – самолёты, машины, поезда. Опять бессонные ночи…
И иллюзия того, что ЭТО НУЖНО. А нужно ли? Кому? Мне? Зрителям? Искусству?! Запомнится или забудется?..
Это ли реальность моего бытия? Или реальность – ДРУГОЕ…
Жизнь моя и моих близких видится мне теперь, как нитка бус. С этой нитки соскальзывает сначала одна бусина, потом другая, третья…
Уходит из жизни папина сестра, потом любимая двоюродная сестра. Бабушка… Отец… Батюшка Алексей… Крёстная тётя Шура… Потерь всё больше. Они всё чаще. Бусин на нитке всё меньше… Бусы всё реже…
И вдруг – нитка лопается… Мамина смерть меняет всё!..
Я – одинокая бусина, закатившаяся в угол. Я никому не видна. Я никому не нужна с такой болью внутри. И есть ли смысл в моём существовании?..
Нам вместе было не всегда гармонично и комфортно. Но мы были вместе – плохо ли, хорошо ли, но – вместе!..
А сейчас?!. Неужели только я, закатившаяся в тёмный угол бусина, так безнадёжно и безвозвратно потерялась? Остальные катятся в уверенности, что так и нужно – они найдутся, их найдут?! Или так же страдают в одиночку?!. Или… для них ничего не изменилось?!.
