Поцелуй названья не имеет!..
Поцелуй не надпись на гробах…
(и это было прелюдией к очередному «горько»)…
А Никулин прочитал посвящение «молодым» собственного сочинения, что-то типа:
Выпить сегодня никто не ленится —
Замуж выходит «кавказская пленница»!
Вицин, Гайдаи, семейство Балбеса —
Шлют вам подарки для полного веса…
Ну, и т. д.
После свадьбы мы с Колей уехали в Новый Свет с большой компанией его друзей: Марианна Вертинская с мужем-архитектором Ильёй Былинкиным, Максим Шостакович с Леной, Савва Ямщиков с женой, рижской манекенщицей… Кто-то ещё был, не вспомню – может, Ваня Дыховичный, может, Боря Хмельницкий…
Новый Свет тогда был вполне «диким» местом. Условия жизни – спартанские. Но что нам, молодым, надо было?! Мы радовались жизни, пили крымское вино и новосветское шампанское, жарили шашлыки. А главное – загорали и купались в море!..
Помню, как мы с Машкой Вертинской (так «в миру» все звали Марианну!) жарили на плитке помидоры с чесноком и солью на сливочном масле – на всех! Невероятно вкусным казалось это незамысловатое блюдо…
В общем, жили мы там «растительной» южной жизнью…
А потом мы вернулись в Москву. Начинался учебный год – у меня. И состоялось открытие сезона в «Ленкоме», в труппу которого был принят по окончании Щукинского училища Коля…
И началась наша совсем новая, отдельная и почти не пересекающаяся жизнь…
Меня сжигали искры, фейерверки, снопы, фонтаны – из влюблённых глаз Лени Филатова, Володи Тихонова и других моих соучеников…
А Коля начал репетировать спектакль «Суджанские мадонны», где его партнёршей была Ирина Печерникова, «дама прелестная во всех отношениях» (говорю это без иронии; кавычки – поскольку цитата), очень сексуальная и зазывная в своей «беззащитной» красоте.
Конечно, я ревновала. Безумно… Я пришла на премьеру «Суджанских мадонн» к Коле в театр. Посмотрела спектакль. Потом Коля повёл меня на банкет…
И на сцене, и на банкете – я почувствовала, что и там – «искры, фейерверки, фонтаны и снопы»… Хотя Ира была замужем за поляком из группы «Бизоны», и Коля потом убеждал меня, что ревность моя беспочвенна, а Иру он уважает, ценит, она его друг и т. д. Но… не может любящая женщина, тем более актриса, тем более поэт – не чувствовать, если в воздухе пахнет «грозовым озоном»…
Как-то незаметно в нашу с Колей жизнь вошли ссоры. Мы стали друг на друга обижаться. Не доверять. Ревновать… Женской мудростью – повторяюсь – Бог меня не наделил… Хитростью, игрой во взаимоотношениях – тоже…
Когда мы с ним ссорились, я шла домой, на Суворовский бульвар, где меня ждали с распростёртыми объятиями мама с бабушкой, которые втайне надеялись, что мы с Колей наконец расстанемся. А я плакала в подушку от тоски. Даже короткое расставание было для меня тяжёлым испытанием, мукой. Больше трёх дней я не выдерживала: собирала «котомку» и возвращалась назад…
И вот однажды я вернулась, предполагая, что и Коля извёлся от одиночества, пока меня не было. Вхожу и вижу, что за НАШИМ столом мирно так, по-семейному, сидят Николай и Ирина и едят СВАРЕННЫЙ МНОЙ супчик… Ничего страшного, правда? Ведь не на измене же поймала!.. Но это для мудрой, взрослой и, возможно, не очень любящей женщины. А для юной максималистки – это крах всего!.. Мир обрушился. И за супчик как-то обидно. Я развернулась и ушла…
Коля не догнал, не вернул, не позвонил: видимо, он не считал нужным «оправдываться»… А я расценила это по-своему…
Наш мир, обрушившись, дальше уже только продолжал рушиться, хотя это было очень болезненно, думаю, для нас обоих…
Коля получил квартиру на Коломенской, которую начал строить для нас – чтобы наконец мы там смогли жить вдвоём…
Но вдвоём – уже не получилось…
Коля часто уезжал на съёмки: он в это время снимался у Виталия Мельникова в картине «Мама вышла замуж»… Недавно этот фильм повторяли по телевидению. А я смотрела и думала: вот таким был Николай, когда мы расставались! И ещё мне пришла в голову мысль: ведь у актёра всегда роль накладывает отпечаток на его характер и поступки. Наверное, играя максималиста Борьку, Коля так же категоричен и эгоистичен был и в наших взаимоотношениях…
Повторюсь: не только не снимаю с себя вины, наоборот, всё так же считаю, что выстраивает атмосферу в семье – женщина…
Дома на Суворовском тоже всё было неспокойно. Мама извелась от моих метаний и переживаний. Ей определённо хотелось, чтобы всё скорее закончилось. Я уходила от разговоров на эту тему. Мама обижалась, мы ссорились…
Чтобы уйти от этих ссор, я попросила Колю дать мне ключи от нашей квартиры в Коломенском, чтобы я там пожила, пока он на съёмках. Он дал. Но я даже съездить туда не успела.
Через несколько часов после Колиного отлёта позвонил Пётр Диомидович и попросил меня приехать к ним на улицу Горького. А там он объявил мне, что откуда-то приезжают какие-то их дальние родственники и нужно их поселить в квартире на Коломенской. А посему я должна отдать ключи…
Я всё, конечно, сразу поняла. Ключи положила на стол. И сказала Петру Диомидовичу, что напрасно он думает, что я претендую на Колины квадратные метры. Он смягчился, и я услышала: «А-ааа… Ну если так, то, конечно, поживи пока. Забери ключи!..»
Но я, конечно, не забрала и ушла, как оплёванная… Ужасно обидно было, что меня заподозрили в корысти…
Сегодня я могу понять опасения Колиного отца и даже оправдать их. Но это сегодня, когда вижу, что многое строится на корысти и выгоде…
А тогда я была дочерью своего бессребреника отца (хотя почему «была» – и по сей день ею остаюсь!) и не понимала «за что?!». Эта история как-то ещё больше нас с Колей отдалила. Предположить, что он не знал о нашем разговоре с Петром Диомидовичем, трудно. И эта незаслуженная подозрительность и несправедливость очень меня оскорбила.
Я страдала. И в то же время позволила себе принимать Лёнины ухаживания. А Лёня просто тряс меня, как грушу, своей любовью, страстью, и с такой силой, что я начинала уже поддаваться – ведь я поэт…
Лёня говорил мне, сравнивая свои чувства с Колиными: «Понимаешь, Натка, один человек может прыгнуть в высоту на полтора метра, а другой – на 20 сантиметров… Победит ведь первый!» И это было наглядно и убедительно. Он цитировал стихи своего друга, поэта Пети Вегина:
Как любят поэты —
Не любят поэтов…
И в лунных постелях,
Подобные флейтам,
Поэты лежат…
Прибеги, принесись,
Любимая, мой
Сумасшедший флейтист!..
И пусть обожжёт
Твой оранжевый рот —
Мой флейтовый,
Мой фиолетовый рот…
Не слабо, да?! На фоне, как казалось, затухающего чувства – такой накал страстей! Мне нужно было, чтобы меня ЛЮБИЛИ. Меня ОДНУ! А в силу Колиной любви я верила всё меньше. Да и он в мою – тоже…
