Момент, когда я чуть не изменила Коле, был обстоятельствами подготовлен. Коля отдалялся – Лёня приближался…
Я и сегодня не могу объяснить, что это было: гипноз, любовь, мечта о любви? Лёня своим чувством обжигал в буквальном смысле. Однажды я заснула между репетициями в кресле в фойе Щукинского. Проснулась от ожога – это Лёня меня поцеловал: просто в щёку, но – ожог…
Было ли чувство самого Лёни любовью или это был такой сумасшедший поэтический полёт, фантазия, смешанная с реальностью?..
Лёня вообще так жил: с полной отдачей во всём, к чему прикасался. Поэтому жизнь его была короткой. Но он столько успел сделать!..
В любом случае стихи того периода, посвящённые мне (или его чувству!), искренни, пронзительны и наполнены болью. А я – тоже писала в стихах ему письма-ответы…
Сейчас с полной ответственностью за истинность слов я могу сказать, что измены в буквальном, физиологическом смысле не было. Но я была к ней готова. Поэтому Коле я сказала, что я ему изменила. И он ответил, что мне этого не сможет простить.
Коля! Того, за что ты меня «не простил», – не было!.. Но в Писании говорится о том, что прелюбодеяние в мыслях уже есть прелюбодеяние. И я, ещё некрещёная, это уже понимала…
Написала всё это и опять думаю: а надо ли было? Не «сор ли из избы»? Не на потребу ли «жёлтой прессе»… Но так было – в нашей полудетской (во всяком случае, с моей стороны) любви. И вина ли, судьба ли, воспитание ли, профессия ли – что нас всё-таки развело? Ведь расставание было болью. А светлые воспоминания – ещё большей болью, потому что понимание, что это невозвратимо, рвало сердце на части…
Например, воспоминание о том, как в моём крохотном номере в цирковой гостинице в Горьком мы лежим на узкой кровати, прижавшись друг к другу, и Коля читает мне вслух «Мастера и Маргариту», только что напечатанную в журнале «Москва». И нам не тесно, уютно и так хорошо! И представить, что это не навсегда, – просто невозможно…
На встречу Нового года на дачи Большого театра в Серебряном Бору нас пригласили Колины друзья – Катя Максимова и Володя Васильев, бывшие уже тогда великими танцовщиками.
Дачами Большого театра именовался Дом творчества для артистов оперы и балета Большого театра – как и все Дома творчества того времени, очень скромный деревянный двухэтажный дом с маленькими номерами, столовой и кинозалом в полуподвале. Но очень уютный. Встреча Нового года вне дома для меня понятие неприемлемое, но тогда всё было славно – новогодний ужин в нарядно украшенной столовой, шампанское, звон бокалов, музыка, танцы…
А часа в два мы все отправились на прогулку с санками, снежками, горками. Веселились, как дети…
Около четырёх все устали и угомонились. Мы с Колей ночевали в номере у Кати с Володей.
Рано утром, когда на улице было ещё темно, я проснулась от странного шороха. Я посмотрела на часы – 6.30.
Оглядев маленький тесный номер, я увидела, что Катя и Володя, одетые во что-то тренировочное, в вязаных гетрах на ногах, держась за спинки кроватей, – занимаются балетным станком!!!
Вот это был урок для меня! Вот это дисциплина! Они не дали себе послабления даже после бессонной новогодней ночи!..
Ещё одно воспоминание, не очень радостное. Хотя в тот день Коля пригласил меня на закрытый просмотр на «Мосфильме» картины Тарковского «Андрей Рублёв», которую мне очень хотелось наконец увидеть…
После просмотра сияющий Николай стал спрашивать меня: ну как? А я со свойственной мне «большевистской прямотой» сказала, что новелла «Колокол» и сам Коля мне очень понравились, но фильм мне было смотреть тяжело, потому что он сделан слишком натуралистично и, видимо, жестоким и недобрым человеком, хотя и безумно талантливым. Я действительно закрывала глаза и отворачивалась, когда в горле монаха, которого играл Никулин, булькала кипящая смола, а её всё вливали и вливали ему в горло. Или когда на экране по-настоящему горела корова… И таких эпизодов в картине много. Вероятно, в реальности было и пострашнее, но когда полфильма не можешь смотреть на экран и тебя буквально начинает тошнить – разве это достоинство искусства?!
Ну вот, примерно так я сказала и попала на несколько дней в Колины враги. Он сердился на меня, видимо, потому, что я оказалась такая глупая и примитивная. Но я говорила то, что думала и чувствовала, и не могла даже представить, что это может так оскорбить и задеть самолюбие. Была бы помудрее, не стала бы портить Коле праздник. Но хитрить я не умела…
Мы ещё сходились и расходились. Ссорились и мирились. Но… мы уже шли по разным дорогам и в разные стороны. В чём-то Коля и по сей день близкий мне человек. Какие-то его мысли и поступки я не в силах понять и принять. Только какое это теперь имеет значение!..
Я очень люблю вторую Колину жену, Наташу Бондарчук. Когда мы с ней встречаемся на наших кинематографических путях – удивительно, но мы с ней часто оказываемся не только в одном вагоне, но и в одном купе, – мы можем проговорить с ней всю ночь, а всё равно времени не хватит… Она умница! Вот она – настоящая, мудрая, сильная женщина, обладающая режиссёрским мужским складом ума и глубокими знаниями. Наташа родила Коле двух прекрасных, талантливых детей – сына Ивана, очень одарённого композитора, и дочь Машеньку, которая стала актрисой: «Иван да Марья»… Почему они разошлись, прожив достаточно долго, – не берусь судить, но думаю, что «корабль не выдержал» двух талантливых личностей…
Впрочем, это совсем не моё дело, не имею права даже рассуждать на эту тему.
Мы познакомились с Наташей, когда нас вместе отправили на кинофестиваль советских фильмов в Латинскую Америку – в Боливию, Колумбию и Венесуэлу.
Гена Цареградский из «Совэкспортфильма» (была такая организация в советском кино), руководитель нашей поездки, потом нам, смеясь, рассказывал, что не сразу сообразил, что его делегация, которой предстояло путешествовать по дальним странам больше трёх недель, состоит из двух жён – бывшей и настоящей – одного человека. А сообразив – ужаснулся: не начнут ли они друг другу «глазыньки выцарапывать»…
Но, конечно, ничего такого не могло быть. Мы с Наташей сразу нашли общий язык и подружились. Мало того, нас и в отелях селили вместе (в кино всегда на актёрах экономят!). А когда в одной из венесуэльских газет перепутали подписи под нашими фото и под моей фотографией написали «Наталья Бондарчук», а под Наташиной, соответственно, «Наталья Варлей», – мы аккуратно вырезали статью со снимками, вложили в конверт и отправили Коле…
Когда Николай создавал своё детище – «Золотой Витязь», фестиваль православного кино, – время этому не способствовало: в 90-е годы понятие «патриотизм» было почти запрещённым и фигурировало чаще всего в компании с выражением «красно-коричневые»…
Любить Родину, страну, да ещё под православными знамёнами, когда под флагами «демократии» поноси́лось всё русское, было почти преступлением. Когда те, кто никогда не собирался уезжать в Америку или Европу, позиционировались «хозяевами жизни» как неудачники. Когда умами стал править доллар. Когда выше куполов церкви на проспекте Мира взлетела реклама «Макдоналдса», а над площадью Пушкина, прямо напротив памятника Александру Сергеевичу, над самым высоким зданием воспарил и надолго остался девиз общества одноклеточных потребителей: «„Пепси“ – бери от жизни всё!»…
