Деревянные домики одиноких старушек выкупили «новые русские», снесли их и построили на их месте безвкусные громадные дома. Озеро ушло. Родник иссяк…
Но это всё произошло уже тогда, когда не стало отца Алексея…
Пока он был жив, всё как бы озарялось его светом…
Я могла посоветоваться с батюшкой по любому вопросу. А их было много. Потому что 90-е годы не только расслоили общество на «богатых и бедных», но и внесли смуту в семьи. Люди, выросшие в советское время, верили напечатанному в газетах и журналах слову, верили словам, звучащим в телевизионном или радиоэфире…
«Комсомольская юность моя»
До 93-го года я была абсолютно аполитичным человеком. Нет, я была искренней и прилежной пионеркой, даже «членом совета отряда». Как меня не приняли в комсомол – я уже рассказала. А вот как и когда приняли – совершенно не помню. Хотите – верьте, хотите – нет. Но точно, когда училась уже в Щукинском. После «Кавказской пленницы» самая пора была «студентке, спортсменке, комсомолке» выступать на всяких съездах, участвовать в комсомольских мероприятиях. Вот я и стала комсомолкой. И участвовала – тоже добросовестно и искренне: выступала на трибунах с докладами «о проблемах творческой интеллигенции», делегировалась на всякие слёты и форумы…
Например, был такой симпозиум – «Молодые федералисты мира» (как тогда не знала, так и сейчас не знаю, что такое «федералисты», – мне объясняли, но я благополучно забыла). Помню только, что они, «федералисты», призваны были защищать народы Лаоса, Камбоджи и Вьетнама «от происков империалистов» (каким образом предлагалось их защищать – тоже не помню). Мы принимали какие-то резолюции, писали письма-воззвания, заседали. Выслушивали доклады маленьких лаотян, камбоджийцев и вьетнамцев на их птичьих языках…
На этот форум съехалось несметное количество гостей – «федералистов» из разных стран во главе с Люсьеном Хармегинсом, сыном министра обороны Бельгии, который совершенно определённо нас, советских, не любил. И вёл себя даже как-то агрессивно. Но нам велено было с этими «агрессивными» дружить. Мы и дружили – водили по музеям, концертам и театрам. Гуляли с ними по Москве. Ходили на Красную площадь…
Мне была поручена культурная программа. Вот я как раз и возила делегацию в цирк, театры, на дипломные спектакли в ГИТИС и к нам, в Щукинское. На «Снегурочке» Островского, где я играла Снегурочку, агрессия Хармегинса была сломлена. Он в меня влюбился, резко «помягчел», а когда мы провожали европейскую часть делегации на Белорусском вокзале, глаза Люсьена наполнились «скупыми мужскими слезами». И я не могу сказать, что меня это не тронуло. Люсьен стал присылать мне письма. Первое начиналось словами: «Дорогая моя Снегурочка из далёкой заснеженной Москвы…» (хотя «Молодые федералисты» приезжали к нам в конце мая, снегом не пахло и было очень тепло!). Потом пошли письма с приглашениями приехать к нему в гости, в Бельгию. «Если хочешь, приезжай с подружкой», – писал он. Люсьен был мне симпатичен, но отвечать на его письма я не стала, потому что наши взаимоотношения с Володей Тихоновым достигли апогея…
Перед отъездом «федералистов» по домам в ресторане гостиницы «Юность» (была такая у метро «Спортивная») был прощальный банкет. «Застолье» вёл первый секретарь ЦК ВЛКСМ Тяжельников, а я выступала в качестве «хозяйки бала»…
От Комитета молодёжных организаций, от ЦК и МГК ВЛКСМ я летала в составе творческих делегаций в разные страны…
Многие во время таких мероприятий «устраивали свою жизнь», решали многие проблемы. Мне же «комсомольская юность моя» принесла большое количество медалей и грамот от КМО, ЦК, МГК, РК и прочих организаций ВЛКСМ. И никакого «карьерного роста»…
В своём участии в комсомольской жизни страны ничего крамольного не вижу. Никаких «ритуальных сжиганий» комсомольских билетов, никаких разговоров о том, что я «была лазутчицей в чужом стане», не предпринимала, когда всё это ушло. Это история – моя и моей страны, которую я никогда не называла «ЭТА страна». Я жила, как считала правильным и справедливым, подлостей не делала, в суть не углублялась…
Я помню, как плакала мама, когда объявили по радио о смерти Сталина. Искренне плакали очень многие – соседи, знакомые. Был всенародный траур…
Меня это никак не тронуло. Я была слишком маленькой. Сталин для меня был человеком с портретов и из песен…
Спустя какое-то время, уже в Мурманске, одноклассница страшным шёпотом произнесла мне на ухо, что «Сталин – враг народа». Для меня это тоже было абсолютно непонятно, как это…
Хрущёвская «оттепель» памятна мне тем, что мы почти поверили, что может наступить момент, когда войдёшь в магазин и («каждому по потребности») – возьмёшь, что захочешь…
И ещё помню стук ботинком по столу в ООН, речи с подвизгиванием и навязчивое желание засадить всё кукурузой. И мультфильм того времени про кукурузу, которая пела:
Я – культура хлебная,
Я и ширпотребная:
Я и мыло, и картон,
И тройной одеколон…
Брежневское время было для меня фоном моей, уже трудовой цирковой жизни. Было спокойно, безопасно, стабильно. С самим Брежневым меня связывала дружба с Наташей Милаевой, дочкой Евгения Милаева, народного артиста СССР, циркового эквилибриста, который был женат на Галине Брежневой. Двойняшки, Наташа и Саша, были детьми Милаева от другого брака, но жена Милаева при родах умерла. Детей Галина приняла – она была человеком добрым, открытым, хоть и взбалмошным, и влюбчивым. Впоследствии она ушла от Милаева к молодому Игорю Кио…
Но в ту пору, когда она была замужем за Милаевым и родила ему дочь Вику, Наташа и Саша звали Брежнева «дедом».
Однажды Наташа пригласила меня поехать на дачу к «деду». И мы поехали. Дача была довольно скромной, а по сегодняшним меркам вообще «бедненькая», хоть и двухэтажная. Единственное, что поражало воображение, – кинотеатр в подвале дома (тоже не очень-то большой, просмотровый зал).
В общем, мы поели-попили, посмотрели какое-то кино и поехали по домам на одной машине, втиснувшись туда всей компанией, которая состояла из шести человек. Так что мне пришлось сидеть на коленях у Юры Брежнева, сына Леонида Ильича, красивого, синеглазого, худощавого и скромного парня…
Возвращение в девяностые
В 91-м году, в августе, мы были с маленьким Сашей на отдыхе в Доме творчества кинематографистов в Пицунде. И, как сейчас помню, мне было очень страшно за Васю, который остался в Москве. Ему было семнадцать лет, и я боялась, что он полезет на танки или баррикады. Телевизор показывал зловещее, как тогда казалось, ГКЧП, которое «хотело погубить нашу страну» (это потом стало понятно, что они-то как раз хотели её спасти!). Вместе со всеми я рыдала над гибелью трёх ребят, которые погибли под гусеницами танков. Спустя десятилетия я увидела те же картины во всех странах, куда внедрялись «оранжевые революции»…
Страшный перелом в сознании и прозрение наступили в тот момент, когда спускался красный флаг. Вот когда я поняла, что произошла подмена: торжество не демократии и свободы, которые нам были обещаны, а разрушения и предательства…
