— Уже присматривают, — сказал Алексей. — Это все, чем вы богаты?
— Предлагаю беседы по душам, — сказал Пустовой. — Пусть фигуранты поделятся с нами ценными фактами из своей биографии, расскажут о жизни, об этапах службы. Будем внимательно слушать, ловить на нестыковках. Лазутчик обязательно даст осечку.
— Теперь о замполите, — подал голос Левторович. — Майор Костин Евгений Романович, сорок четыре года, этакий увесистый субъект с пронырливым взглядом.
— Неужели его взгляд пронырливее твоего? — осведомился Казначеев.
Левторович прохладно хихикнул и проговорил:
— Он вдвое тяжелее и убедительнее. К сожалению, институт военных комиссаров упразднен. Теперь командиры частей и подразделений сами наблюдают за своим собственным моральным духом. Остались замполиты. Они должны вести пропагандистско-воспитательную работу среди личного состава, агитировать за дело рабочего класса и так далее. Самое противное, товарищ капитан, что никто из этой публики не успел проявить себя в бою. Субъект вальяжный, нетерпимый к чужому мнению. Он проживает в съемной квартире на улице Народной, имеет машину с личным шофером. Днем колесит по подразделениям, проводит среди бойцов политико-просветительскую работу, освещает деятельность ВКП(б) на фронте, агитирует за вступление в партию. Мол, лучше умереть коммунистом, чем беспартийным. Не раз вступал в перепалки с командиром полка, настаивал на обязательной двухразовой политинформации — утром и вечером.
«Явно жалеет об упраздненном институте комиссаров, — подумал Алексей. — Кстати, а почему бы и замполитов не убрать? Сможет ли кто-то из них поднять в атаку часть после гибели командира? Или они умеют только вбивать в головы солдат азы политграмоты, сидя в теплом классе?»
— Выскажу крамольную мысль, но этому товарищу ничто не мешает совмещать пропагандистскую работу с подрывной, — негромко произнес Левторович. — Об этом рупоре пропаганды ничего толком неизвестно. Он вроде как был комиссаром в армии Чуйкова под Сталинградом, но документальных подтверждений сего, увы, не имеется.
— Я, кстати, не закончил, — сказал Пустовой. — Мы имеем еще двух фигурантов. Капитан Чаплыгин Борис Аркадьевич окончил институт связи в Перми, в действующей армии служит по своей гражданской специальности. Он целыми днями разъезжает по всему району на ГАЗ-64. Иногда один, в другой раз со связистами. Контроля за ним, конечно, нет, лишь бы выполнял свои обязанности. Сейчас он руководит прокладкой кабеля к селу Мочалово. Там будет устроен дивизионный запасной командный пункт. Ночует Чаплыгин в съемной половине дома, в Больничном переулке. О его личных качествах ничего не известно, прежняя служба в тумане. Он возник словно из ниоткуда накануне освобождения Зубцова, тут же был назначен на должность приказом дивизионного руководства. На его груди красуются медали «За боевые заслуги» и «За отвагу».
— Не забывайте, товарищи офицеры, если лично вам о фигуранте ничего не известно, это не превращает его в нашего заклятого врага! — строго сказал Алексей.
— Да, мы об этом догадываемся, — заявил Левторович. — Теперь последний фигурант списка. Капитан Кондратьев Дмитрий Олегович. Строевая часть, один из заместителей погибшего майора Шевенко. Имеет все шансы вырасти в звании и сделаться начальником штаба. Иногда ночует в кабинете на раскладушке, в другой раз — у своих знакомых из оперчасти, квартирующих на Народной. Воевал на Волховском фронте, в первой и второй Ржевских операциях командовал ротой. Как ни странно, выжил и бахвалился этим перед сослуживцами. Дескать, я обречен на бессмертие! Мужик видный, чуть за тридцать, пользуется успехом у баб. Может подать себя интеллигентом или эдаким рубахой-парнем. По службе нареканий не имеет, нормально справляется с обязанностями. Засек, кстати, сегодня наблюдение, забеспокоился.
— Ладно, — со вздохом резюмировал Алексей. — Я так и знал, что ничего путного вы не собрали. Завтра продолжаете работу. Изолировать эту публику пока не будем, но внимание к своим персонам они должны почувствовать. Пусть понервничают. Продолжайте выяснять их прошлое, сверять байки с реальными событиями. Прошу учесть, товарищи офицеры, что у нас на все про все два-три дня. О местонахождении фигурантов мы всегда должны знать.
— А сейчас не пора ли вздремнуть? — размечтался Казначеев. — Молодые организмы, здоровый сон, все такое.
— Наивный! — с ухмылкой проговорил Левторович, научившийся по глазам командира читать будущее. — Назревает вторая часть Марлезонского балета.
— Истинно так, — согласился Алексей. — Эй, часовой! — рявкнул он.
В помещение всунулся боец с миной «чего изволите?» на физиономии.
— Гуляева сюда! — приказал Саблин.
Перебежчик сидел на стуле посреди комнаты, руки на коленях, глаза в пол. Он выглядел отвратительно. Наполовину седой, кожа серая, обросла щетиной, под мутными глазами чернели круги. Этот человек был сравнительно молод, не больше тридцати, но смотрелся на все пятьдесят. Пальцы подрагивали, он постоянно сглатывал. Голос у него был севший, звучал как из глубокого подвала.
— Я не предатель, товарищи офицеры, прошу поверить. Я намеренно согласился сотрудничать с фашистами, чтобы получить возможность попасть к своим. Какой от меня был бы толк от мертвого? — бормотал он. — Что я мог бы сделать?
— Мертвым не стыдно, — вполголоса заметил Левторович.
— А мне чего стыдиться? — Перебежчик задрожал, выражая вялое возмущение. — Я не причинял своей стране никакого вреда, не участвовал ни в каких карательных акциях. При первой же возможности совершил побег и вышел к солдатам Красной армии, хотя имел возможность уйти с немцами. Я владею ценной информацией, которую специально собирал и запоминал.
— Начнем сначала. — Саблин раскрыл папку, приготовился заполнять бланк для допросов. — Представьтесь.
— Гуляев Глеб Максимович, тринадцатого года рождения. Уроженец города Красноуфимск, который на Урале. Работал на заводе дизельных агрегатов. Мобилизован в Красную армию весной сорок первого, прошел ускоренные сержантские курсы. Все лето и осень того года принимал участие в оборонительных боях в составе сто девятнадцатого стрелкового полка. Воевал под Киевом, Харьковом. В начале октября наш полк занимал Можайскую линию обороны. Немцы прорвали ее, кажется, восемнадцатого числа, вошли в город. Нас осталось человек семьдесят от батальона, откатывались к Никольскому собору, когда нас танки зажали и стали расстреливать. Снаряд взорвался где-то рядом. Ничего не помню. Когда очнулся, все ребята мертвы, а у меня только звон в ушах и голова набекрень. Немцы хохочут, стволами тыкают. Они лагерь устроили для наших военнопленных на территории кремля и торговых рядов. Две недели сидели, издевательства терпели. Потом всех, кого не расстреляли, загнали в теплушки и повезли на запад. Снова лагеря.
— Короче, пожалуйста, — попросил Алексей. — У вас еще будет возможность озвучить свою полную исповедь. Когда вас посетила мысль о том, что стоит поменять неуютный барак концлагеря на комфортную казарму для предателей?
— Я не… — Перебежчик сокрушенно вздохнул, махнул рукой. — Как хотите. Я, наверное, заслужил. Примерно год назад, весной сорок второго. Немцы тогда усилили работу среди военнопленных, искали лояльных, согласных сотрудничать. Выбирали здоровых, которые могли хорошо обучаться. Предпочитали тех, у кого были раскулачены родители, экспроприирована собственность, кто имел родственные связи с белогвардейцами.
