Танк выстрелил, когда он кувыркался по ступеням. Взрывом снесло чердак. Верхняя часть дома разлетелась на куски. Все рушилось, лейтенанта завалило огрызками дерева. Он извивался, кашлял в клубах пыли, выползал из-под обломков. Вместо потолка над ним красовалось светлеющее небо.
Почему живой? Уму непостижимо!
Немецкий танкист ограничился одним выстрелом. Не до того ему было. На дороге осталось не меньше двух десятков тел. Многие еще шевелились. Солдаты хватали под мышки товарищей, которые могли выжить, волокли их на себе. Время поджимало. Безнадежных они добивали или оставляли умирать в грязи. Офицеры срывали голос.
Колонна устремилась дальше. Из окружения выходили танки, пехота, грузовики, телеги, запряженные лошадьми.
Лейтенанта контузило, голова его жутко трещала. Он выполз в комнату, поднялся, держась за стену. Ноги подкосились, парень снова рухнул, пополз к крышке подпола.
Под землей ревела женщина. Жива, дуреха!
Лейтенант облегченно выдохнул, снова начал подниматься, поволок из кобуры табельный ТТ. Вперед, воевать дальше! Но силы его иссякли. Он потерял сознание, уронил буйную голову.
За деревней потрепанная колонна повернула на запад, двинулась вдоль речушки Илеть, в направлении села Мокрушино. За ним, прикрытым вереницей покатых холмов, проходила линия фронта.
Немцы, находившиеся на той стороне, получили соответствующую радиограмму и начали артподготовку. За излучиной реки мобильные посты красноармейцев пытались сдержать отход. Шквал огня накрыл их полуторки и мотоциклы М-72. Выжившие откатывались в поле, залегали. Колонна противника втягивалась в лесистую местность между холмами.
Для советского командования этот удар стал полной неожиданностью. Немцы прорвали кольцо там, где оно было самым тонким. Как они пронюхали? Почему атаковали именно здесь, в самый неподходящий момент?
Колонна «тридцатьчетверок», вышедшая из Карловки наперерез прорвавшимся немецким частям, попала под обстрел и была вынуждена рассредоточиться по лесу.
Передовая на этом участке была фактически оголена. С одной стороны — болота, с другой — разрушенная деревня, расположенная за холмами. Растянутая рота, макеты танков из фанеры.
Разрозненные очаги сопротивления немцы давили без остановки. Колонна стремительно уходила к линии фронта. Теперь ее прикрывала с востока лишь вереница покатых холмов.
Небольшое подразделение вермахта зацепилось за высоту, солдаты спешно рыли окопы, установили под горой минометную батарею.
Единственный способ разделаться с уходящим противником состоял в том, чтобы овладеть этой клятой высотой. Раскалились радиостанции в штабах и на позициях, ругались офицеры, допустившие это безобразие.
К этой высотке подошла усиленная штрафная рота капитана Суворова — без малого 230 штыков. Она ускоренным маршем прибыла из Черного Яра, деревушки, расположенной тремя верстами южнее.
Солдаты в гимнастерках без знаков различия, осужденные за пьянки, драки, самоволки, пререкания с начальством, перестроились в боевой порядок. До высоты, где закрепились немцы, было метров шестьсот.
— Бегом, марш! — сипло скомандовал капитан Суворов, молодцеватый офицер с щеточкой усов под носом. — Не спать, шевелись! Взводные, ведите ваши подразделения!
Никто не знал, каковы силы противника. Наверху мелькали немецкие каски, но что с того? Они всегда мелькают, на то она и война.
У подножия холма рота залегла. Впереди покатый склон, усыпанный мелкими камнями. Куцые кусты, торчавшие кое-где, еще не обзавелись листочками. Сто метров насквозь простреливаемого пространства.
— Мужики, нам же хана, — глухо проговорил какой-то солдат. — Посекут из пулеметов, не дойдем до верха. Почему не обойти холм?
Но решение было принято впопыхах. Быстро, любой ценой добиться выполнения поставленной задачи.
Люди притихли, бледнели, сжимали зубы.
— Примкнуть штыки! — приказал Суворов. — В атаку, за Родину, за Сталина!
— Да шел бы ты лесом со своими агитками, — проворчал тот же боец. — Отец солдатам, мать твою!..
— Да уж, хлопцы, это не тот Суворов, что был когда-то, — пробрюзжал вислоусый мужик с заскорузлыми артритными пальцами. — Этот гораздо хуже.
Но солдаты поднялись и с ревом, вырывавшимся из луженых глоток, понеслись наверх. Вся рота была вооружена трехлинейными винтовками Мосина. Два ручных пулемета на всю ораву — и выживай, как знаешь. Они бежали, спотыкались, путались в полах длинных шинелей. Офицеры подбадривали солдат, бежали рядом с ними, не прятались за спинами. Немцы молчали, и это было здорово.
Полсклона позади. Самые нетерпеливые штрафники вырывались вперед, орали что-то дурное, матерное.
Немцы тянули до последнего. Первой ударила минометная батарея, укрытая за холмом. Зловещий свист перешел в рев, и мины стали рваться перед солдатами, атакующими высоту. Упали несколько бойцов, пыль и дым поднялись столбами.
Второй залп оказался точнее, накрыл передовую цепь. Солдаты валились гроздьями, раненые кричали, катались по земле. Но поредевшая волна неслась по склону.
Заработали пулеметы. Немцы стреляли невозмутимо, как на полигоне. Четыре МГ-42 били почти в упор.
Остатки роты залегли метрах в тридцати от гребня холма. Огонь был невыносим, не давал продвинуться ни на метр.
Немцы все еще швыряли мины из-за холма, но это развлечение становилось опасным для них самих. Два последних взрыва грохнули недалеко от пулеметных расчетов. Уплотнился огонь из карабинов и автоматов. Немецкие солдаты меняли позиции, прицельно стреляли в штрафников, лежащих на земле.
Отступать было нельзя. Живым назад теперь никто не откатится. Большинство офицеров уже повыбило.
— Солдаты, вперед, за мной! — прохрипел раненный в руку капитан Суворов. — Три шага осталось. Ребятушки, в атаку! — Он поднялся первым и тут же повалился навзничь.
Остальным терять было нечего. Все равно погибать! Поднялись семь десятков штрафников, побежали наверх, драли глотки, жутко матерились. Немцы методично расстреливали их. Ливень свинца косил солдат, идущих в свой последний бой. Никто не добежал до позиций противника, вырытых на скорую руку. Груда мертвых тел заполонила склон.
Усач с заскорузлыми пальцами успел швырнуть гранату и рухнул бездыханный. Взрывом изувечило двух немецких солдат, не успевших спрятаться.
Больше некому было продолжать бой. Штрафная рота полегла полностью, вместе с командиром. Отползали раненые. Мертвые лежали густо — со скрюченными пальцами, распахнутыми ртами, из которых, казалось, еще неслась ругань.
Кто-то побежал назад, но далеко не ушел. Пуля прибила его к земле. Немцы продолжали кромсать тела из пулеметов, добивали раненых, уничтожали спрятавшихся.
Через пару минут стрельба оборвалась, наступила тишина. Ее нарушали лишь отдельные комментарии. Немцев удивляло, что русские столь покорно идут на убой. Почему их командованию не жалко своих солдат?
