И чего, спрашивается, бояться? Вытащив из сплющенной башни последнего члена отряда, приехавшего за останками павшего элитника, Трэш, еще отгибая деформированный металл, вроде как обо всем с ним договорился. Но нет же, не верит словам, трясется так, что толку от его рук не предвидится.
А ведь именно ради рук ему сохранили жизнь.
Вот чего, спрашивается, бояться? Трэш даже имя ему не назвал. Свое настоящее имя. То самое – старое, которое сообщил Сычу. А сообщил потому, что знал, дышать тому осталось всего ничего. Не было смысла скрывать, пусть хоть все тайны мира познает, рассказать никому не успеет.
Этому не сказал, этому и правда не собирался даже в малости пакостить. Пускай качественно выполнит работу, после чего сваливает на все четыре стороны. За ним, конечно, немало грешков должно числиться, но среди них нет издевательств над Трэшем, он никоим образом не вмешивался в его непростую судьбу. Парень не из бубновых и не из внешников, всего лишь из мелкой группировки, пытающейся с ними сосуществовать, нет смысла такому мстить.
А Трэш остался здесь только ради мести. Он, наверное, и живет-то лишь ради нее. Что у него еще осталось?
Только старая память, да и та неполная. И выглядит она не родной, будто кинофильм просмотрел как зритель, а не как актер. Иногда закрадывается подозрение, что так и есть, что воспоминания эти не родные.
Но нет, все верно. Еще как родные. Вот только в нечеловеческом мозгу они кажутся чужеродными, отсюда и диссонанс.
Трясущийся пленник в который раз немного переборщил с нажимом, и очередная лампочка лопнула с печальным хрустом.
Вздохнув, Трэш, пытаясь говорить как можно спокойнее, пояснил:
– Знаешь, это уже седьмая попытка, а твои дружки долго ждать не станут.
– У нас есть время, есть! – испуганно вскинулся мужчина. – Совок и Лодочник раньше утра до Хутора не доберутся. А там без толку, наши сюда сами не сунутся: людей слишком мало и оружия хорошего нет. По договору тяжелое держать нельзя, а что здесь без него делать? Получается, сдадут тебя бубновым, а те вряд ли до вечера соберутся. Им ехать далеко, да и неторопливые они, вечно копошатся. Времени еще полно, так что ты не волнуйся.
– Это кто волнуется? Я? Да я даже не думал волноваться. А вот ты неспокоен, и это плохо. И еще, твои товарищи могут рассказать обо мне внешникам. Не подумал о таком варианте?
Пленник замотал головой с такой силой, что, по всем законам физики, та должна была отвалиться.
– Не, мы под бубновыми ходим. Мимо их тузов на внешников выходить, это все равно что в рожи наплевать. Так у них дела не делаются. Наши бубновым тебя сольют, не внешним.
– Пусть так, хорошо. А бубновые потом скажут внешникам.
– Кто? Бубны? Внешникам? Да они же их козырные шестерки, они выдрессированы так, что стараются все вопросы решать без мамочки. Сами если не справятся, тогда да, тогда начнут звонить. Ты для них как раз вопрос, вот сами и прикатят. Но это не раньше вечера, я же тебе сдал весь расклад.
Рассказывая, пленник понемногу успокаивался, что Трэша более чем устраивало. Он готов весь остаток ночи развлекать его болтовней, лишь бы тот работал посноровистее.
В стекле очередной лампочки человек сделал пропил алмазным надфилем раньше, чем оно лопнуло, как предыдущие. Теперь настала очередь следующей стадии работы, о подробностях которой Трэш предпочитал умалчивать, не рассказывать заранее.
И без того пленник волнуется, незачем ему было знать, что порошок, который он сейчас станет засыпать в колбу лампы, крайне капризен и чрезвычайно опасен. Он способен воспламениться от трения, от намека на искру, от падения тяжелого предмета поблизости.
Да рядом с ним даже чихать противопоказано. Великое чудо, что импровизированная мастерская не взлетела на воздух еще на стадии смешивания компонентов и заливки их кислотой.
Станция оказалась тем еще Клондайком для знающего человека: всевозможные металлы и пластик в разных формах, азотные удобрения, кислоты и щелочи, бензин и дизельное топливо, всевозможная электрика. Свою лепту внесли и трофеи, собранные с грузовика и тел. Трэш не человек, но когда-то им был, и большая часть прежней памяти вернулась. Когда-то его называли отличным техником, вот и пришло время доказать это еще раз.
Непросто заниматься такими делами в обстановке нехватки времени, если рабочих рук у тебя всего две, причем обе чужие.
Да к тому же еще и дрожащие, как конечности отмороженного барабанщика на утопающем в каллабинольном дыму неформальном рок-концерте.
– Может, ты пожрать хочешь? – любезно предложил Трэш, надеясь, что прием пищи еще больше успокоит пленника. – Есть вареная баранина и всякие консервы.
Мужчина замотал головой:
– Нет, не надо, с-спасибо. Слушай, ты извини за то, что я стрелял в тебя. Мне же приказали. Это был приказ, я ведь должен был. Приказ, понимаешь?
– Ты поэтому так переживаешь? Не надо волноваться, я на тебя не в обиде. Успокойся. Сказал же, отпущу, когда закончишь. А я слово держу, это тебе любой скажет.
То, что подтверждать сказанное некому (а некоторые, отдельные личности даже могут заявить обратное, если волшебным образом вернутся к жизни), Трэш, понятное дело, уточнять не стал. Не надо тревожиться по таким пустякам, когда в твоих руках сжат почти доведенный до ума примитивный электродетонатор, созданный с нарушением всех писаных и неписаных правил техники безопасности.
Если эта штука сейчас рванет, у Трэша останутся лишь свои собственные, ни на что не годные лапы. Привлеченные руки, увы, разлетятся в разные стороны.
Пленнику остается примотать цоколь лампочки к латунной трубке. За неимением лучшего материала придется использовать скотч. Если не рванет в процессе, получится первый детонатор.
Одного Трэшу маловато, но даже если руки человека перестанут дрожать, много изготовить тот не успеет.
Потому что они у него не только дрожащие, а еще и кривые. Чтобы завести обычный генератор, ушло минут пятнадцать, а там работа из тех, с которой даже ребенок без лишних указаний справится.
Надо было сначала не рельсами разбрасываться, а поинтересоваться у приехавших насчет их профпригодности, после чего беспощадно зачистить всех тех, у кого руки растут не от плеч.
* * *
Солнце светило вовсю, а Трэш и четверти запланированного не подготовил. Похоже, придется остановиться на достигнутом, ведь пленник может соврать насчет сроков или заблуждаться.
Ошибка в расчете времени может стоить Трэшу жизни. Конечно, такую жизнь, или, вернее, существование, высоко не оценишь, но это хоть какие-то перспективы. Допустим, остается возможность отомстить кому-нибудь или даже всем.
Мертвые не мстят, следовательно, придется жить.
Потому пришлось сворачиваться в полдень, после чего, держа свое слово, вести пленника через железную дорогу и дальше в город.
