«Найти и наказать!»
Теперь стали понятны (более очерчены) мнение и взгляды капитана, его помощников.
«…на мою персону. Какие… какие лицемеры!»
И это их неуловимое пренебрежение…
«…ни веры, ни морали, ни почтения!»
По-другому стал пониматься мерзкий, скрытый контекст документальных фильмов…
«Неужели я так плох?»
Но…
«Господи! Прости, Господи… я не должен поддаваться эмоциям! Несмотря ни на что, эти люди принесут пользу».
И горечь вперемешку с гневом.
«Вот только я в их взглядах являюсь всего лишь инструментом. Инструментом империи. И как выясняется, не самым лучшим. Господи, прости меня за гордыню!»
Тут и наступила очередь «шустовского».
Это пото́м… пото́м он прочтёт дальше, в дрожании рук роняя листы на пол, подбирая, мутнеющим от давящей слезы взглядом перечитывая. Глыкая стаканом примитивную алкогольную анестезию, не веря и веря, клянясь: «Изведу гадкое племя! И дом Ипатьева проклятый снесу!», затылком понимая, что дом-то тут ни при чём.
А пока ещё были первые приличные стопочки-мензурки. Звенящая ложечка в пустом стакане чая.
Прагматик внутри цеплялся за трезвость, но мысли раз за разом возвращались к какому-то непреодолимому неприятию пришельцев. Несмотря на их взвешенную и разумную оценку взгляда со стороны. Со стороны грядущего. На все недостатки и достоинства управления страной, экономические и политические ошибки… всё, на что ему были «раскрыты глаза».
Но он ничего не мог с собою поделать.
«Всё-таки этот чёртов Черто́в был прав – на первом месте всегда стоит личное мнение… Его мнение – императора, самодержца и просто человека. Эгоизм. Потому что не может любой нормальный человек терпеть и смириться с этим».
Снова сжимались кулаки, и уже разогретой кровью наливалось лицо…
«Те неизвестные из воздуховода вентиляции обсуждали его… осуждали! Смели осуждать меня! С аргументами, которые до обидного ранили своей непреложностью. И это их словцо, уничижающее своей простой обыденности, констатацией равнодушия. Мерзкое слово, которым его называли – м…дак!»
Под напряжением!
«Багровым подбоем ватерлинии… – выплыло, выползая из дрёмы, – откуда это у меня? А-а-а! Почти булгаковское. Тогда не совсем верно. Хотя, учитывая усиление в районе ватерлинии и спецкраску – вполне в тему!»
[72]
За пять часов «Ямал» прошёл свои отмеренные сто миль. Впереди ещё столько же. Ещё пять… нет, уже четыре с половиной, с 20-узловым пожиранием миль.
Вот теперь время показало свою подлую двоякую сущность, двигаясь неуловимыми скачками. Когда глядишь на стрелки, а они едва шевелятся вялыми рожками улитки.
А отвлечёшься, вроде на мгновенье, а на поверку, зыркнув через это «мгновенье» на циферблат – тридцать минут, сорок… целый час уже просвистел. И не заметил… за текущими делами, участием в детализации плана, разговорами-обрывками, приёмо-передачами.
– Дубасов на связи.
– Да, конечно, я сам с ним переговорю, – вскакивая с кресла, следуя в радиорубку.
– Ночью произошёл инцидент, – после коротких взаимных приветствий с ходу начал адмирал, – британский крейсер открыл огонь по рыбацкой шхуне. Есть убитые из самоедов и раненые.
– Скандал?
– Помилуйте. Это богом забытый Север. Пошумят в местных газетах, а там, на самых верхах, замнут и забудут.
Адмирал громко сопел в микрофон и представлялся крайне возмущённым:
– Капитан крейсера заявил, что шхуна пыталась таранить его корабль. Таранить десятитонник этой лоханкой… Полная чушь! Он даже не извинился.
Было слышно, как что-то стукнуло, Дубасов пробормотал проклятия.
«Он там с психу гарнитуру не сломает?» – с лёгкой улыбкой подумал Андрей Анатольевич.
– Ваше предложение как никогда насущно, – тем временем продолжал адмирал, – следовало бы показать кое-кому…
– Если говорить о нашей акции против «англичанина», то она как раз в целях «не показать»! И признаюсь – это крайняя мера. Рожественский точно ничего не станет предпринимать против «британца» – оттеснять, произвести навал или ещё что-нибудь?
– Рожественский считает, что ледокол уже видели и его наличие не представляет тайну.
– Он не понимает? – Черто́ву совершенно не нравились эти секреты-недомолвки между Дубасовым и Рожественским – провокация непредвиденного.
– Понимает, но подчиняется…
– Чему? Неизбежности?
Дубасов не ответил, словно нёс вину за коллегу-адмирала. И перевёл тему:
– Как это будет? Я лично выйду на «Скуратове». После инцидента «британец» не тушил огни – всё согласно правил. И остерегался – видели яркий прожектор по воде. Так как это будет?
– Дайте нам радиопеленг – просто держите связь и направление на цель относительно севера. Пилот его не упустит. Это будет пожар.
– Всего лишь?
– Этот огонь будет трудно потушить… это деморализует, – Андрей Анатольевич и сам не знал последствий. Теперь лишь оставалось надеяться, что лётчики не промахнутся, бочки удачно лягут, пожарные партии англов встретятся с неожиданностью для себя. И будет эффект. Однако это не исключает и того, что английский капитан упрётся и, несмотря ни на что, продолжит выполнение задачи.
– А Лондон не поднимет со своей стороны шум, если с их крейсером что-нибудь случится?
– Вы ж говорите, что всего лишь пожар. Не обстрел, не торпеды, ни даже таран! Пожар на корабле – это некомпетентность экипажа и командира… Этот сор из избы джентльмены выносить не станут. Вертолёт ваш шумноват, конечно, – Дубасов фыркнул и по голосу даже развеселился, – так пусть рассказывают, что к ним прилетала русская Баба-яга со Змеем Горынычем!
Черто́в без паузы задал ещё один вопрос, который волновал его в том числе:
– А если крейсер не один? Тогда наш якобы упреждающий бросок превращается в бесполезную возню.
– Я задействовал в разведке промысловые шхуны и рыбаков. Дымы бы заметили и донесли.
– И ещё, Василий Фёдорович, – можно было немного перейти на доверительный тон, – пусть утром распустят слух, что видели в небе дирижабль.
– Дирижабль? – Адмирал раздумывал пару секунд, сразу просекая идею дезинформации. – Чей? Немецкий? Французский?
– Не важно. Пусть сами гадают. И оправдываются.
– Хорошо. Конец связи.
* * *
