Отношения в королевской семье Альмиры всегда были сложными. Фергр обладал тяжелым, крутым нравом, не терпел ни малейшего неповиновения, неидеальности, попыток пойти против его воли. Он отлично ладил только с военными: они понимали необходимость беспрекословного подчинения, а он проявлял на поле боя неожиданную стратегическую гибкость и прислушивался к мнению профессионалов. Фергр всегда был идеальным военачальником, но не лучшим королем и совсем уж отвратительным отцом и мужем. Но жену, как ни странно, по-своему любил.
Когда была жива королева Сарталь, правящая династия еще походила на семью, но она умерла вскоре после окончания Пятилетней войны, и Фергра это окончательно подкосило. Сначала поражение в войне, которая была для него смыслом жизни, потом смерть королевы… Мне кажется, он был обижен на нее за это предательство и мстил. Всем мстил: стране, которая не оправдала надежд, жене, которая оставила его в такой тяжелый момент, сыновьям, которыми он был недоволен. Он стал совершенно невыносимым: еще более злым, желчным и упрямым, чем раньше, и все как-то очень быстро окончательно развалилось.
Мать была стойкой и мужественной женщиной, она умудрялась выдерживать характер супруга, управляться с тремя сыновьями и по мере сил растить нас людьми, а не безвольными частями военной машины. Король считал, что нас это портило, но позволял ей это: едва ли не единственное проявление и подтверждение каких-то светлых чувств, которые Фергр питал к супруге. Да, своеобразное и неубедительное, но, если вдуматься, для столь авторитарного человека это был буквально подвиг.
А потом, когда Сарталь не стало, Фергр взялся за нас сам. Младшим было пять и четыре, они быстро забыли другую жизнь, а перевоспитывать пятнадцатилетнего лба оказалось поздно. Поэтому меня посчитали «совершенно испорченным», о чем не уставали напоминать. А ведь я еще и дан, то есть совсем не военный человек! Но до определенного момента король не предпринимал никаких шагов относительно меня — я более-менее оправдывал ожидания и не раздражал его всерьез. Лет пять.
Всю свою сознательную или по крайней мере более-менее взрослую жизнь я терзался одной мыслью: как талантливый, даже гениальный военный стратег и тактик в мирной жизни может проявлять такую узколобость и недальновидность?
Сделать и, главное, принять подобный вывод было очень сложно, я потратил на это несколько лет. Я видел ошибочность, даже глупость поступков короля, но не верил самому себе и полагал, что просто чего-то не понимаю и не замечаю. Он приучил нас никогда и ни при каких обстоятельствах не перечить. Но когда в итоге прав оказывался я и время демонстрировало всю несостоятельность совершенных Фергром шагов, в один момент я не выдержал и возмутился. Тогда-то меня и сослали в самую глушь, на дальние гарнизоны, к тварям и голым, унылым горам. Под предлогом продолжения службы, которую мы действительно несли все трое, но обычно в более удобных местах, на границе с Виратой.
После этого наши отношения с отцом окончательно испортились. Несколько лет мы виделись только на официальных мероприятиях или по большой надобности, разговаривали равнодушно, как король и его вассал. А после моего ранения не виделись вовсе.
Если бы Фергр хотел, он вполне мог бы обойти закон и оставить наследником меня, но это была удобная возможность избавиться от неугодного сына. Так что с Альмирой меня больше ничто не связывало и не удерживало там, и я не видел смысла цепляться за обрывки прошлого. Тем более не такие уж приятные обрывки, особенно в сравнении с исключительно радушным и теплым приемом здесь. Мягко говоря, глупо страдать, ныть и жаловаться на прошлые обиды, когда настоящее куда радостнее воспоминаний.
С каждым днем я все яснее осознавал, что именно здесь вдруг оказался на своем месте. Да, невозможность нормально общаться с окружающими по-прежнему угнетала меня, но сейчас я, кажется, вполне готов был это терпеть. Нет, не просто терпеть; терпеть я мог и в Альмире, при королевском дворе. Сейчас я мог нормально жить с этим неудобством, испытывая привычное раздражение и злость лишь иногда, в ответственные моменты, когда рядом не оказывалось Дривы или хотя бы Виго. Пожалуй, по-настоящему тяжело было не иметь возможности говорить с собственной женой, тут переводчика уже не позовешь, но девочка искренне старалась решить эту проблему, все свободное время посвящая изучению языка немых.
Редкое ощущение, которого я давно не переживал, — чувствовать себя нужным. Не только быть, умом осознавать ответственность и важность собственного дела, а ощущать Искрой и сердцем потребность окружающих в собственной персоне.
Не незаменимым; я прекрасно понимал, что, не было бы меня, Тия выбрала кого-то другого, и не обязательно с этим, другим, все складывалось бы хуже. Но здесь и сейчас у меня были дела, много важных и нужных дел, была женщина, которая радовалась встрече со мной, было будущее — не сказать, что безоблачное, но интересное. Были враги, и это тоже радовало: как сказал один из авторов древности, «если кто-то хочет, чтобы ты умер, — значит, ты живешь полной жизнью».
Вот о чем я старался не думать, так это о перспективе появления ребенка. Радость в связи с этим была всего одна: собственно факт рождения наследника очень важен с политической точки зрения, для народа и всей страны. А прочие эмоции были тревожными, я беспокоился за жизнь и здоровье Тии. Да, она сильная и здоровая молодая женщина, она будет под присмотром лучших целителей, вот только… Ее собственную мать это не спасло.
Со своим отношением к жене я пока еще толком не определился, но определенно не желал ее гибели. Она хорошая, светлая девочка, которая заслуживала долгой и спокойной жизни.
А если быть совсем честным, я не хотел ее терять. Не в балладно-лирическом смысле, не потому, что я не мыслил своей жизни без этой женщины. Просто с ней рядом мне было хорошо, по-настоящему хорошо. Не только в постели, но от одного ее присутствия в той же комнате на душе теплело. Боги и в самом деле расстарались, сводя нас: теперь, когда прошла обида на резкие перемены в жизни, я это признавал.
После всех неожиданностей тренировка, на которую меня отправил Виго, оказалась очень кстати. Она помогла мне успокоиться, разложить мысли по полочкам и настроиться на деловой лад. Я твердо пообещал себе, что завтрашний поединок проведу с холодной головой, не слушая, что будет говорить противник. В том, что выдержку мою станут проверять, я не сомневался, как не сомневался в собственной способности игнорировать эти провокации. Сегодня меня выбили из колеи обморок Тии и тревога за ее жизнь, а завтра кесарь будет под надежной охраной, и это лишит меня главного повода для беспокойства.
Боец, учивший детей кесаря обращаться с мечом, оказался настоящим мастером, разносторонне развитым и знающим массу интересных приемов, так что тренировка с ним была полезна и с практической точки зрения. Он настраивал и натаскивал меня на бой с двуруким противником — с подобной техникой мне доводилось встречаться исключительно редко, практика оказалась кстати. Да и в остальном нелишне было размяться с живым противником, а не с собственной тенью.
После этого, смыв пот и переодевшись в чистое, я направился к жене в кабинет в исключительно умиротворенном состоянии. Толкнул дверь, шагнул через порог — и замер, будто налетел на стену. По ощущениям было похоже…
