Повезло – не сглазил. У обочины возле большого черного авто скучал мужчина, тоже в кепке и тоже с папиросой в зубах. Увидев, оживился, махнул рукой.
– Сюда, синьоры!
Автобус укатил, поднимая тучи пыли, люди и осел поглядели ему вслед. Затем княжеский чемодан долго и основательно привязывали к багажнику на крыше. Машину, как сообщил шофер, прислал городской подеста. Не из чувства гостеприимства, а просто потому, что иначе до Матеры никак не добраться, разве что конфисковать все того же осла.
Теперь вместо холмов за окном были горы: пологие склоны, поросшие редким лесом, над ними – острые каменистые вершины. Князь вспомнил фотографии из книги о пещерных городах. Очень похоже, хотя на снимках не Италия, а Каппадокия. Дорога стала заметно ýже, машину время от времени сильно потряхивало, зато ослы стали попадаться заметно чаще. Город был уже близко.
Затем начался подъем, сперва очень пологий, почти незаметный. Горы подступили ближе, возле обочин то и дело попадались тяжелые неровные глыбы, во времена давние и не очень скатившиеся со склонов. Потом дорога резко пошла вверх. Автомобиль, протестующе зарычав, без всякой охоты пополз вперед.
Наконец, подъем кончился. Дорога резко вильнула, горный склон остался слева, справа же за редким строем деревьев показался глубокий обрыв. А впереди, упираясь в небосвод, высилась громадная серая скала, увенчанная зубчатой крепостной башней.
– Матера! – сообщил шофер.
Моя Земля встречала гостей.
Глава 3
Князь Интерно
Скалы. – Альянико греко. – Оршич. – Тиритомба и Гамбаротта. – В «Подкове». – Склоны и вершина
1
В книжках про благородного разбойника Лейхтвейса все было просто и понятно: герой и его друзья сражались против шайки гнусных негодяев, которые обижали девушек и заставляли крестьян отдавать последние медяки. Перелистывая страницы, Коля Таубе за героя переживал, негодяев же искренне ненавидел. Но однажды он попытался представить, что все происходит не в далекой Германии, а здесь, в СССР. Мысленно переодел негодяев в милицейскую форму, героя, вручив обрез, посадил на тачанку с пулеметом, абстрактные же медяки обернулись несданной продразверсткой… Вышло плохо, хуже не бывает. Отец полгода воевал на Тамбовщине, дядю, тоже бывшего офицера, убили махновцы. В Лейхтвейсе Коля не разочаровался, но книжки больше не перечитывал.
В жизни все оказалось еще сложнее. Вождь Красной армии товарищ Троцкий внезапно стал каким-то «уклонистом», а потом и вовсе врагом, журнал «Дружные ребята» переименовали, потому как дружить с кем попало уже нельзя, из Германии, где жили папины родственники, перестали поступать письма. А потом застрелился Владимир Маяковский – тот самый, под чью песню они маршировали в школе. «Возьмем винтовки новые, на штык флажки! И с песнею в стрелковые пойдем кружки. Раз, два!..»
«Термидор», – говорил отец. Слово было незнакомым, рычащим и очень неприятным. В книжках говорилось, что это летний месяц по французскому календарю, но слово все равно пугало. Во Франции Термидор убил Робеспьера и Сен-Жюста. Дома же все чаще говорили об арестах, отец сжигал бумаги и старые письма, а потом перестал ходить на службу – красного командира уволили без объяснения причин. Термидор уже стоял за дверью.
После ареста отца мать прожила недолго, не выдержало сердце. Уже в интернате сын врага трудового народа Таубе задумался о том, что Лейхтвейс, даже с обрезом и на тачанке, может быть и прав. Родина и народ – это одно, Сталин и Термидор – совсем иное.
То, что школа в Тильзите непростая, Лейхтвейс понял быстро. Кроме обычных предметов – спортивные секции, а для него и еще одного мальчика-эмигранта – индивидуальные занятия по русскому языку. Германия бурлила, рушились правительства, на улицах коммунисты-тельмановцы насмерть дрались с штурмовиками, но в школе было тихо. Даже с приходом Гитлера к власти мало что изменилось. Никто не заставлял вступать в Гитлерюгенд, книги Аркадия Гайдара, официально изъятые из библиотеки, по-прежнему выдавали, если попросить. Про СССР на уроках рассказывали много, причем не только плохое.
– А разве я смогу быть разведчиком? – удивился Лейхтвейс на собеседовании. А потом и сам удивил будущего куратора. Когда тот намекнул, что работать придется против России и Сталина, Николай Таубе даже не дослушал до конца.
– Против Сталина – значит за Россию!
Благородный разбойник бросил вызов Термидору.
* * *
Скала вызывала уважение – отвесная, ровная, она вздымалась вверх неприступной монолитной стеной. Гребень, острый, словно копейный наконечник, можно было разглядеть, лишь задрав голову. Лейхтвейс даже не представлял, что такое есть всего в трех километрах от ворот части. Сначала по шоссе, затем налево по грунтовке – и вверх, по узкой горной тропе.
Обошлись без машины. Кружка воды каждому – и марш-бросок. Лейхтвейсу, как новенькому, выдали рюкзак, пообещав забрать, как только тот устанет. Фридрих держался рядом, поглядывая время от времени, но «марсианин» делал вид, что не замечает.
Дотащил! И даже на землю не бросил – снял и отдал командиру. Тот кивнул, словно и не ожидая ничего иного.
И снова – кружка воды. Пять минут на земле, лицом в горячее небо. Травинка в зубах, горное кепи греет затылок…
– Стр-р-ройся!
Двенадцать человек, командир – тринадцатый, дюжина, но чертова. Лейхтвейс, не низок, не высок, точно посередине. Дальше ожидаемо – представление новичка, без всяких комментариев, только имя и фамилия. На этом устав и кончился, даже команды «Разойдись!» не было. Фридрих махнул рукой:
– Работаем!
И шагнул к одному из рюкзаков, откуда появился на свет моток прочного шнура. Другие, тоже зная, что делать, разобрались по парам, взялись за рюкзаки, кто-то уже успел снять с плеч мундир. Лейхтвейс, решив не мешать, отошел в сторону. Там и нашел его гефрайтер Вилли Банкенхоль. Поглядел на скалу, улыбнулся белозубо.
– Осилишь?
«Марсианин» представил, как он взлетает вверх, к каменному гребню. Правая рука – вверх, левая – раскрытой ладонью вперед, ноги сжаты. На самом верху – на всякий случай расстегнуть кобуру…
И что ответить?
– Когда-нибудь – наверняка.
Банкенхоль кивнул:
– Верно рассуждаешь. Пока все это – не для тебя. Начнешь с учебной стенки, она у нас на полигоне. А сегодня просто смотри и слушай. А потом я на вопросы отвечу. Считай, мы с тобой в паре.
Лейтхвейс рассудил, что охотно обменял бы Цаплю на нового напарника. Летать бы научил за месяц. И все равно, в происходящем имелось нечто странное, понятное не до конца…
Двое парней между тем уже на скале – раскатанные по серому камню лягушки, однако живые и очень резвые. Выше, выше, еще выше…
Полк был непростым не только по названию. Лейхтвейс знал, что берут в него только уроженцев немецкого юга – из Баварии и Вюртемберга. Не всех подряд, только спортсменов и жителей горных деревень. В последнее время появились и австрийцы, парни крепкие, знающие скалы с детства. Потому и гоняли народ по плацу (раз-два! раз-два!). Простую «стенку» одолеть мог практически каждый, а вот с дисциплиной горцы не дружили. Это в Пруссии «орднунг» превыше всего.
