Князь, тяжело встав со стула, прошел к подоконнику, взялся за темную стеклянную бутыль. Нет, такое не на трезвую голову! Плеснул в стакан…
Франция плюс Великобритания равно Антанте. Германия не вступится, фюрер – не самоубийца. Кувалда, Кувалда, что ты натворил? И назад уже не повернуть, о Латинской империи ляпнул не какой-то там губернатор…
Собака, словно почуяв, вновь завыла. Дикобраз грустно усмехнулся и завел фронтовую, много раз петую с приятелем-капралом:
Каждому срок отмерен,
Вот приговор заверен,
Будет солдат расстрелян –
Так трибунал решил.
Чумба-лилалей, чумба-лилалей,
Чумба-лилалей,
3
– Руки не затекают? – не без сочувствия поинтересовалась Рената, устраиваясь за большим канцелярским столом. – Извини, Таубе, но так будет надежнее. Хоть какая-то, но гарантия от взаимного насилия.
Лейхтвейс пошевелил пальцами скованных за спиной рук. Стол мореного дуба в подземелье, освещенном маленькими лампочками с привычными уже решетчатыми колпаками, смотрелся дико. А вот стул, железный да еще вмурованный в пол, словно тут и вырос. Кисти рук фиксировались за высокой спинкой, крест-накрест, не пошевелишься.
Отвечать, впрочем, не стал. Не тот повод.
– Ну что, Таубе, работаем?
День «отпуска», обещанный доктором, растянулся на целых три. Уколы, лекарства, повязки на висок – его действительно лечили. И кормили прилично, обычным армейским пайком, может быть взятым прямо из запасов Команды «А». Из камеры не выпускали, бесед не вели, книжками не снабжали. Охранники вообще изображали немых, хотя между собой, как Лейхтвейсу удалось заметить, разговаривали, причем на языке, напоминающим французский, однако все же ином. Форму носили странную – синюю, как у девушки, и тоже с чистыми петлицами.
Врач же оказался самой обычной немчурой, и даже костюм пошит определенно в Рейхе. Николай сумел разглядеть небольшую дырочку на левом лацкане, где носят партийный значок.
И вот, наконец, вызвали, точнее, привели, взяв за руки. Форму вернули, но без обуви, так и пришлось шлепать по камню босиком. Коридор, еще коридор, и пустое помещение, чем-то напоминающее подземный гараж. Стол с тумбами. Рената.
Девушка, открыв ящик стола, вытащила пачку незнакомых сигарет в яркой многоцветной пачке. Бросила перед собой, чуть не уронив на пол.
– Думать помогает, – пояснила. – Ну, и, сам знаешь, если что можно в щеку воткнуть.
Зажигалка – самая простая, чуть ли не из патронной гильзы…
– Шучу. Пока – шучу.
Задумалась на миг, ударила длинными пальцами по столеш- нице.
– Тебя, Таубе, готовили в Абверштелле. Сначала курс разведчика, затем диверсанта. Натаскали, догадываюсь, неплохо. Обмануть тебя трудно, но я и не буду пытаться.
Посмотрела прямо в глаза.
– Ты уже понял, я – не юрист. Моя должность, если перевести на немецкий, называется «активный сотрудник». Мне проще не устраивать здесь следственную тюрьму, а позвать Альберта и на пару с ним устроить… Как это у вас называется? Да, потрошение. Несколько часов работы и результат налицо: был красивый мальчик Ко-лья, а стал весьма неаппетитный труп. Здесь бы и прикопали, под камешком. Нельзя!
Последнее слово раскосая выговорила с явным сожалением.
– Поэтому поиграем в следователя. Альберта привлекать не стоит, у него, скажем так, больное воображение, поэтому я буду сразу и добрым, и злым.
Закурив без спешки, затянулась, медленно встала.
– А все остальное зависит о тебя, Ко-лья!
Вышла из-за стола, постояла – и решительно шагнула к вмурованному в пол стулу. Наклонившись, дохнула дымом в лицо.
– Значит, твоя девушка лучше? Зря ты это, сказал, Ко-лья! Я, знаешь, очень впечатлительная.
Красный огонек сигареты оказался возле самой шеи. Кожу опалил жар.
– Ой, извини, поспешила.
Пальцы, расстегнув ворот мундира, скользнули по горлу, опустились ниже.
– Ты меня очень разозлил, Таубе. Кстати, видела твою новую напарницу. Ее зовут Неле, правда? Неужели это она?
Сигарета вновь была возле горла. Лейхтвейс улыбнулся.
– Неле хорошо летает.
Девушка не обиделась – задумалась.
– Нет, Таубе, никто у вас на Земле толком пользоваться ранцем не умеет. Умела Оршич, но она и ваша, и наша. У скалолазов есть «категория шесть». У тех, кто летает…
– «Категория семь», – перебил он. – Будем считать это моим уровнем.
Рената покачала головой.
– Тогда у меня наверняка выше «десятки». Я не хвастаюсь, но летать начала с двенадцати лет… Таубе, у тебя есть только один выход – полное сотрудничество. Жизнь и свободу обещаю, хотя и не на Земле. Что будет в ином случае, я уже намекнула.
«На Земле». Рената сказала об этом уже дважды, явно напрашиваясь на вопрос. Крючок болтался перед носом, однако Лейхтвейс не спешил клевать. В Абверштелле «Кенигсберг» его и в самом деле готовили серьезно.
Пусть подольше смотрит в бездну!
– Скажи своему доброму следователю, Рената, что он болван. Вы похитили военнослужащего Вермахта и намереваетесь оставить его в живых? Германия, между прочим, ни с кем не воюет. Если смогу связаться со своими, за вас возьмется не Абвер, а министерство иностранных дел. Все, конечно, утрясется, но крайней сделают именно тебя, такую красивую.
Горящая сигарета на миг коснулась горла.
– Красивую! Ты сам это сказал, Ко-лья! Но будь по-твоему. Добрый следователь отправился пить сердечные капли. Поговори теперь с тем, кто остался.
Он ждал удара, но вместо этого Рената достала из нагрудного кармана очки. Вернувшись к столу, открыла одну из папок, перелистала страницы. Стеклышки тускло блеснули.
– Начнем, пожалуй, с этого.
* * *
«Таубе Николай Владимирович родился 18 декабря 1917 го-да в городе Санкт-Петербурге (Российская империя). Отец – Таубе Владимир (Вольдемар) Францевич, фольксдойче, офицер Русской императорской армии…»
Руки по-прежнему за спиной. Рената держала бумажный лист перед его глазами чуть косо, приходилось наклонять голову, чтобы поймать взглядом «слепые» машинописные буквы. Шрифт в пишущей машинке был непривычно мелким, читалось трудно. Впрочем, пока все знакомо. Единая трудовая школа, арест отца, детский дом… Лейхтвейс попытался вспомнить собственную автобиографию, продиктованную им машинистке накануне последней командировки. Очень похоже, только чуть иными словами. «…Проходил индивидуальное обучение при Абверштелле „Кенигсберг“ с 1932 по 1935 годы…» А здесь уже ошибка – по июнь 1934-го. Недоработали…
