– Тот, кто тобой, вероятно, занялся. Марек Шадов, он же Вальтер Хуппенкотен, он же Крабат, он же Номер 415. Заместитель Жозе Кинтанильи, руководитель боевого крыла «Ковбоев». Как точно выглядит, мы не знаем. Запомни оба варианта, но будь готов к третьему.
Лейхтвейс на миг прикрыл глаза, привыкая к новой, неведомо какой по счету жизни. Еще совсем недавно он чувствовал себя вольной птицей в бесконечном синем небе. Пора отвыкать, теперь Николас Таубе – добыча, дичь под прицелом. «Ковбои» – главный противник Абвера в Европе, а неуловимый Кинтанилья работает в самом Рейхе, про него уже легенды ходят.
По спине пробежал холодок. Да, натворил, да так натворил, что ввек не расхлебать!..
– Смотри дальше, – подбодрила Цапля. – Там еще интереснее.
Со второго снимка на него взглянула девушка, очень симпатичная, с приметными веснушками на носу. И улыбалась приятно, фотограф явно выбрал нужный момент.
Рука дрогнула. Эту фотографию Лейхтвейс уже видел в розыскной картотеке.
– Сестра-Смерть…
Напарница безмятежно кивнула.
– Узнал? Анна Фогель, она же Мухоловка, воспитанница покойного Станисласа Дивича. Увидишь ее, стреляй сразу, только, боюсь, не успеешь. Какие люди тобою занялись, а? Гордись, напарник!
Лейхтвейс честно попытался, но без особого результата. Марек Шадов лично застрелил рейхсминистра Геббельса. Сестра-Смерть тоже не зря носит свою кличку. Был благородный разбойник – и нет его, весь вышел.
…Его нет, а мир, как ни странно, никуда не делся. Дорога, свежий горный воздух, летнее солнце над головой, недоступное синее небо.
Хорошо!
Прощай, мой Питер-город, прощай, наш карантин!
Нас отправляют на остров Сахалин.
Погиб я мальчишка,
Погиб навсегда,
А год за годами
Проходят лета.
– Ма-ла-дец! – по-русски одобрила Цапля. – На мьиру и смьерть красна.
Третья фотография тоже показалась знакомой. Очень красивая женщина лет тридцати, колье на высокой шее, прическа под Бэт Дэвис… Лейхтвейс невольно вздрогнул. Сон! Это был всего лишь сон!..
Напарница покосилась в его сторону и пояснила, уже по-немецки:
– Ильза Веспер. В Пасси погибли ее родственники. Дочь уцелела, поэтому ты до сих пор жив.
…Двор – большой ровный квадрат, запертые ворота, охранник у будки. Справа – гараж, под ногами – крыльцо. Девочка в сером платье сбегает по ступенькам. На плече – смешная маленькая сумочка. Трансвааль, Трансвааль, страна моя…
Он даже не заметил, как авто остановилось. Только когда тряхнули за плечо, очнулся.
– Выйдем! – велела Цапля.
* * *
Она чуть выше, но ýже в плечах. Он слегка сутулится, сам того не замечая. Вокруг ни души. Дорога, горный склон, легкий сосновый дух, легкие перистые облака в синем небе. Жаркое лето 1937-го…
– Дело не только в тебе, Лейхтвейс. Под угрозой наши отношения с Францией. Риббентроп подписал в Париже протокол о запрещении боевого применения ранцев в Европе. Об этом распорядился сам фюрер, понимаешь? С французами ссориться нельзя, сейчас они – наш главный союзник. Слыхал, какие дела в Испании? Это, Лейхтвейс, только начало, дальше будет куда забавнее, весь мир тряхнет. И тут – твоя дурацкая вендетта. «Ковбоям» французское правительство не указ, можно лишь одно – договориться, но это будет не сегодня и не завтра. К нам в учебный лагерь тебе нельзя, в Кенигсберг тоже. Но попытаемся тебя, такого красивого, выручить. И учти, пока господина майора нет, я для тебя – царь, бог и воинский начальник. Так у вас говорят?
– Именно так. Царь, бог, начальник… Если только в этом качестве, то я, такой красивый, согласен.
– Намек поняла. Я не обидчивая, Лейхтвейс, но на всякий случай запомню, вдруг пригодится… Ну что ж, начнем тебя спасать. Нужно переждать несколько дней, а потом отправимся в единственное для тебя безопасное место. Там не слишком весело, но, по крайней мере, еще немного поживешь.
– Безопасное место? На нашей планете я буду в безопасности только…
– …Только в Москве.
Глава 8
Свободный полет
Дела в Гальяно. – Разбойник Гаспароне. – Княгиня. – Где голову преклонить. – Непоказанное время. – Вниз! – Телеграмма пришла
1
– Да-да, – дружно закивали хитрецы. – Гальяно! О, принчипе, если бы вы знали, какая дыра этот Гальяно! Дырища, можно сказать, прореха на человечестве!..
Хитрецов двое, постарше и помладше, почти двойняшки с виду. То ли отец и сын, то ли дядя с племянником. Фамилии одинаковые, ликом тоже подобны, если вычесть возраст. И взгляд – перепутать можно, хитрющий, с легкой примесью злого веселья.
– Нам в Матере, принчипе, очень важно знать, чего ждать от этого Гальяно. Пока что, признаться, ничего хорошего мы не видели, сплошные, я вам скажу, неприятности.
Синьор Красный Нос, за столом четвертый, согласно закивал. И его очень интересовал неведомый князю Гальяно, как уже выяснилось, маленький городок к югу от Матеры. Тоже пещерный и тоже на холме.
Старший хитрец обозрел украшавшие стол глиняные рюмки, и легким, почти незаметным движением наполнил те, что опустели. Вино на этот раз было отменным, даже лучше чем Lacryma Christi дона Агостина. Тоже, вероятно, из бочонка правильных времен.
В Матере умели проявлять уважение. В этом Дикобраз смог убедиться прямо с утра, когда знакомый посыльный из муниципалитета приковылял в гостиницу с маленьким письмецом. Не слишком обычным: чуть ниже подписи красовалась печать красного воска. Четкий и ясный оттиск: круг, в нем телец под буквой «М», выше – княжья корона. Луиджи Казалмаджиоре, секретарь муниципалитета коммуны Матера, почтительно просил разрешения нанести дружеский визит «дорогому князю».
Дикобраз отчего-то не удивился. Визит? Ну, пусть будет визит.
Таковой последовал к обеду. Красный Нос явился с немалой свитой – дюжиной крепких мужчин в черном с траурными креповыми повязками на рукавах. Все не слишком молодые и не склонные к болтовне. Поклонившись с немалым достоинством, гости приподняли шляпы и разместились надежным караулом у входа и в коридоре. Говорить же за накрытым столом выпало несвятой троице: самому Красному Носу и хитрецам, близким его родичам. Так и были представлены, после чего началась беседа, весьма и весьма странная. Заговорили не о Матере, как предполагал князь, а о маленьком Гальяно.
– А потому это, – пояснил старший хитрец. – Что житья нам от этого Гальяно нет. Уже, почитай, лет семьдесят.
– Семьдесят шесть, – уточнил младший. – Стало быть, с 1861-го. До того, принчипе, бывало у нас всякое, но хоть дышали вольно. А тут такая беда приключилась.
Он поглядел на синьора Казалмаджиоре, и тот подтвердил сказанное солидным кивком.
