– А теперь я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.
* * *
– Вы давний и убежденный противник фашизма, синьор Руффо, что не тайна. Рискну предположить, что вы – самый первый антифашист в мире. Вы же были в зале Сан Сеполькро, когда Дуче обратился к нации, не так ли? Но меня интересуют не ваши взгляды, а дела. Я убежден, что вы, синьор Руффо, связаны с некой иностранной державой, причем уже немало лет. Более того, вы на них активно работаете. Доказать пока не могу, это действительно так, поэтому не имею возможности вывести вас на открытый процесс. Значит, у вас есть шанс. Предлагаю сотрудничество – во имя нашей Италии, которую вы не раз поминали. Если согласитесь, в вашей жизни внешне ничего не изменится. Если же нет, мы поступим с вами, как с сицилийским мафиози. По всей строгости закона – или беззакония, что никак не изменит результат. И закончите вы жизнь не героем, а мерзким предателем, таким и войдете в историю. Уж об этом я позабочусь. Вот вам и вся защита чести рода ди Скалетта – словом, делом и кровью. Надеюсь, понятно объяснил? Если так, то желаю услышать ответ, причем немедленно. Итак?
– Нет.
7
Когда залитая ночной тьмой земля исчезла далеко внизу, Лейхтвейс включил обогрев – третья кнопка слева на маленьком поясном пульте. Об этом предупредили еще перед первым полетом: холод коварен, его можно сразу не заметить, а потом станет поздно. Именно по этой причине погиб сын авиаконструктора. Поднялся в заоблачную высь – и забыл об осторожности. Ясный день, солнце, что может случиться?
Теперь была ночь, и холод подступил со всех сторон. Дышалось плохо, кажется, он тоже увлекся, набрав слишком большую высоту. Нельзя! С ранцем ничего не сделается, не выдержит сердце. Оно создано для тех, кому предначертано ходить, а не летать.
– Привыкайте, ребята, – сказал как-то инструктор. – Вы теперь не просто люди. Только не спешите этому радоваться.
Сказал… Сказала…
Еще раз сверившись с компасом, он решил немного изменить курс. От Парижа до границы Рейха чуть меньше трехсот километров – по прямой, если приложить линейку к карте. Но он возьмет чуть южнее, пусть даже из-за этого придется лишнее время побыть в воздухе. Ничего, выдержит! Полет не должен длиться больше двух часов, но это обычный, тренировочный. Инструктор считал, что можно продержаться втрое больше, если не форсировать скорость и лететь не выше двух километров.
Считал… Считала… Даже в мыслях Лейхтвейс предпочитал неопределенное «инструктор», слово, если верить словарю, мужского рода. Пусть лучше так, меньше риска проговориться. Тем более, этого человека больше нет. Не потому что умер, а вообще. Нет – и не было, учил же их некто, которого лишний раз поминать не след, даже среди «марсиан». Это оказалось не слишком трудно. Привык! В детском доме нельзя было вспоминать об отце – враге трудового народа, в Германии – о России, а в полку, где он, горный стрелок Николас Таубе, проходит службу, – о Лейхтвейсе. И конечно же нигде нельзя поминать Ночного Орла. Такового не существует в природе, крылатые хищники ведут дневной образ жизни, о чем и в книжках написано.
Но там, где нет свободы слова, есть свобода мысли. А если и ее отняли, остается еще Память, и это уже навсегда. Альбом семейных фотографий, отцовская шинель в прихожей, улица 25 Октября в красных первомайских транспарантах, колодец двора, седой шарманщик, девочка в белом платье, а над ними – бездонное синее небо…
Дышать стало заметно легче, внизу сквозь черную мглу проступили еле заметные желтые огоньки. Считай, километр, оптимальная высота при нормальной погоде. Лейхтвейс еще раз сверился с компасом и чуть сжал ладонь в перчатке, прибавив скорости. Теперь все правильно, следующая остановка – Арденны.
Когда планировали операцию, самым сложным оказалось не добраться, а выбраться. Существовал строгий приказ, отданный с самого верха – посадка с ранцем за плечами за пределами территории Рейха возможна только при чрезвычайных обстоятельствах. Но в самолет на полном ходу не запрыгнуть, слишком велика разница в скоростях. Имелся вариант с посадкой где-нибудь на лесной поляне неподалеку от Парижа, однако чужую машину на земле могут увидеть – и найти нужное место ночью очень сложно. Можно воспользоваться дирижаблем, но тот слишком заметен в небе.
Лейхтвейс предложил самое простое – обычный перелет с промежуточной посадкой уже в Германии. На это уйдет еще один день, зато надежно и безопасно. Начальство хоть и не сразу, но согласилось. У Лейхтвейса имелся свой интерес: обратный маршрут строго не оговаривался, значит, у него есть несколько лишних часов – очень много, если распорядиться ими с толком. Приказы положено выполнять, но в любом из них, даже самом строгом, достаточно прорех. Нашел нужную, скользнул в нее – и никто тебе не указ.
«Вы теперь не просто люди». Лейхтвейс давно уже понял – это не только слова. В небе появляется лишнее измерение, земля начинает казаться далекой и плоской, и даже самое высокое начальство выглядит не лучше мелких букашек. Черный ранец превращал обычного парня девятнадцати лет в обитателя двух разных, непохожих миров. Законы земного, нижнего, столь несовершенного, уже не имели над ним прежней власти.
…Теплое звездное небо совсем близко, воздух чист и прохладен, полет почти не ощутим, словно не ты летишь – мир движется сквозь тебя. А до покинутой земли очень, очень далеко…
Свобода!
Лейхтвейс был счастлив.
8
Камера пропахла хлоркой. Князь дернул носом, поморщился и, даже не оглянувшись, шагнул влево, к пустым железным нарам. Будет еще время осмотреться. Что та камера, что эта…
Все шло по кругу. Третья «ходка»! В очень похожей камере уже приходилось сиживать и в 1924-м, и двумя годами позже. Одиночка с намертво замурованным окном, тяжелая железная дверь, сырые стены в известке и полная, абсолютная тишина. Надзиратели и те разговаривают шепотом, кричать же можно только в подвальном карцере.
Тот не римлянин, кто не гостил у Царицы! Центральная тюрьма – она же Царица Небесная. Когда-то здесь держали уголовный сброд, при Дуче настал час политических. Тогда и окна замуровали.
Князь, присев на нары, снял пиджак, уложил рядом. Никаких сюрпризов, все ясно и предсказуемо. Рано или поздно капрал Кувалда должен был вспомнить о Дикобразе. Два года назад, когда началась война в Абиссинии, начали брать всех подряд. Его, «сансеполькриста», почему-то не тронули, и князь даже слегка обиделся. Зато теперь все полной мерой, даже «иностранную державу» приплели. Некую…
О чемпионе Италии в полусреднем весе слыхать приходилось. Разведчик, «освещавший» итальянскую эмиграцию в Штатах, чем-то приглянулся Кувалде, и был зачислен в «чекисты». На этот раз бывшему боксеру велели разобраться с бывшим берсальером. Не слишком честно, весовые категории у них разные…
Тюремные навыки вспоминались быстро. Главное – не распускать нервы. В этих стенах начинает казаться, что времени уже нет, оно остановилось, исчезло. Но это не так. Ничто не вечно – ни эта камера, ни фашизм, ни синьор Бенито Муссолини.
