ВЫЖИТЬ ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ
Осень еще не отметила свое присутствие, сентябрь только начался, а в сентябре бывают деньки потеплей летних. Еще щедро пестрели клумбы, розовые кусты дарили проходившим мимо свое благоухание…
По дорожке парка медленно прогуливались две женщины — королева Катарина и ее подруга леди Кэтрин Уиллоуби. Им явно хотелось побыть вдвоем, потому остальные фрейлины королевы, бывшие на прогулке, держались в стороне.
Королева привычно жаловалась на жизнь, на капризы Его Величества, на то, что он стал смотреть уже не просто косо, а так, словно удивлялся, что его супруга до сих пор жива и даже не в Тауэре.
— Стоит чуть облегчить боль в ногах, как король становится невыносимым, он ворчит и ворчит, придирается к словам и смотрит на меня, как на врага… Но боль возвращается, и возвращается королевская приязнь, он снова добр ко мне, тогда я нужна всякий час.
Это были столь привычные жалобы, что леди Уиллоуби могла бы слово в слово воспроизвести их по памяти. Королева говорила такое только двоим — своей сестре Энн Герберт и вот Кэтрин, остальным нельзя. Некоторое время Кэтрин молча слушала, и это тоже было привычно, но потом вдруг резковато возразила:
— Просто ты не умеешь правильно себя вести.
Королева обомлела, но не из-за вольного обращения, наедине они были на «ты», а от самой сути возражения.
— Не умею? Но лучше меня ему сиделки не найти, ты же знаешь. Кто еще стал бы столь терпеливо выхаживать короля?
— Только выхаживать! Катарина, ты не умеешь пользоваться своим положением. Если ты рядом с королем, значит нужно приучить всех поступать по-твоему. Королева — главная женщина в Англии, а женщина всегда должна уметь подчинить себе мужчин. У тебя, как королевы, есть возможность подчинить главного мужчину страны, но ты вместо этого жалуешься, что терпишь ото всех. На твоего Гардинера топнуть ногой посильней, он сам уползет в щель!
— Гардинер?!
— Конечно. Почему бы не пожаловаться королю на епископа?
— Король не станет слушать мои жалобы.
— Если будешь ныть, то не станет. Почему бы тебе не быть с королем поласковей?
— Разве я не ласкова? — Катарина совершенно растерялась, подруга никогда не разговаривала с ней так.
— Не с его ногой, а с ним самим. Что тебе стоит приласкать эту старую развалину, внушить, что он все еще сильный мужчина, от которого может сойти с ума любая женщина?
Королева окончательно потеряла дар речи, конечно, она замечала интерес, который проявлял Генрих к леди Уиллоуби, и то, как Кэтрин отвечала на неуклюжие королевские заигрывания. Отчасти поэтому Катарина считала себя обязанной держаться, потому что седьмой женой король вполне мог выбрать Кэтрин, а такой судьбы подруге Катарина не желала.
И вдруг ее пронзило страшное понимание:
— Хочешь на мое место?
Кэтрин спокойно и твердо посмотрела в глаза королеве:
— Да, хочу. И стану королевой. Только сначала придумаю, как сделать это, не навредив тебе. А для этого нужно сначала уничтожить Гардинера.
— Кэтрин, ты с ума сошла! Ты же знаешь, каково это — быть супругой нынешнего короля.
Та отвернулась в сторону, чуть с досадой глядя на взлетавших с пруда лебедей, потом обернулась к королеве:
— Именно потому, что ты всего лишь супруга, а ты должна быть королевой! И все дуры до тебя, кроме Анны Болейн, тоже были супругами. Даже перевязывая ногу, нужно уметь быть выше короля. Но это не по тебе. Нужно придумать, как справиться с Гардинером, тогда я сумею убедить короля назвать тебя сестрой, как Анну Клевскую. Вряд ли он согласится, чтобы ты еще раз вышла замуж, но, уж прости, это все равно лучше, чем быть сожженной.
Ошарашенная откровенностью Кэтрин, королева молчала.
— Только умоляю, ничего не предпринимай сама. Есть более сильные люди, которые помогли нам выпутаться из истории с Анной…
Катарина вцепилась в руку подруги:
— Ты никогда не рассказывала, что там такое было.
Кэтрин некоторое время внимательно смотрела на королеву, словно прикидывая, стоит ли доверять ей тайну, потом вздохнула:
— Анна назвала наши имена…
— Не может быть!
— Не под пыткой, а в бессознательном состоянии, когда не могла знать, что произносит. Они ее сильно мучили и воспользовались минутой, когда Анна была в бреду.
— Но разве можно верить тому, что сказано в бреду?!
Кэтрин даже отвечать не стала. Господи, ну зачем ты сделал королевой столь бесхитростную женщину?! Доброта и честность при дворе хуже глупости и прямой путь к плахе.
— Как же нас не арестовали?
— Против Гардинера нашлись улики, которые могли стоить ему жизни. Его жизнь в обмен на наши. Но он хитер и найдет способ отомстить.
— Знаешь, после сожжения Анны я уже готова к смерти.
— Ну и глупо! Веди себя тихо, я все сделаю сама.
— А… кто тебе дал эти улики?
Ну нет, уж вот это Кэтрин открывать королеве не собиралась. Она лишь пожала плечами:
— Человек был в плаще и маске. Какая разница, главное, у епископа тоже рыльце в пушку. А пока, умоляю, Катарина, веди себя тихо, ни о чем не спорь, во всем соглашайся с королем и не мешай мне. Надеюсь, я сумею помочь нам обеим.
Но Катарина не сдержалась, обнадеженная возможным избавлением от столь неприятного и опасного брака, она принялась нахваливать королю свою подругу, утверждая, что у леди Уиллоуби руки куда более умелые и ласковые, чем у нее самой. Король подозрительно покосился на супругу.
Услышав столь неуклюжие попытки помочь, Кэтрин мысленно обругала царственную подругу безмозглой дурой, а себя идиоткой за то, что доверилась королеве, и, улучив момент, зашипела подруге на ухо:
— Прекратите, Ваше Величество!.. Я просила молчать, а не вмешиваться!
Улыбки при дворе превратились в оскалы, в воздухе витало что-то такое, от чего кровь стыла в жилах. Казалось, топор палача занесен, а король всего лишь придумывает, чью именно голову под него подставить. Никто не застрахован от того, что не его шея испробует на себе лезвие топора. Кто-то в оцепенении не мог сделать и лишнего движения, глядя в рот Генриху и покорно ожидая своей участи, как королева, кто-то, напротив, мчался как лошадь, закусившая удила.
Одним из таких был Генри Говард граф Суррей. Молодой красавец, поэт, насмешник, любитель и любимец женщин, который не просто играл с судьбой, но играл в смертельные игры. Его отец герцог Норфолк холодел при одной мысли, до чего может доиграться сын; граф Суррей дергал тигра за усы, нимало не заботясь о своей безопасности, о чужой он заботился еще меньше.
Отец пытался увещевать сына:
— Генри, я полагаю, в тебе осталась хоть капля разума?
