К сожалению, покончив с этой диетой, за два дня я прибавила два килограмма. Поэтому пришлось все начать снова и еще раз добиться цифры пятьдесят пять. Глазные яблоки пожелтели. Когда я не могла больше даже видеть яйца, я приступила к диете «Бригитта». Пятьдесят пять килограммов превратились в рубеж. Если я весила больше, то появлялось чувство вины. Теперь я постоянно была или виноватой, или голодной. Хотя, если говорить честно, вину свою я чувствовала и при весе пятьдесят пять килограммов — на самом деле я должна была похудеть до сорока девяти. Сорок девять килограммов — это уже кое-что, может, даже удастся похудеть до сорока семи.
Когда я добралась до отметки пятьдесят четыре, со мной заговорил Хоффи Хоффман. Это произошло на обратном пути во время экскурсии с классом. На дискотеке английского парома. Хоффи подошел ко мне и сказал: «Привет».
«Привет», — ответила я и вцепилась ему в плечо, потому что в этот момент «Принц Гамлет» качнуло. Жизнь оказалась очень простой. Хоффи спросил, не хочу ли я выйти с ним на палубу, и предложил мне сигарету. Я взяла, чтобы заняться хоть чем-нибудь. Мы шли по палубе, курили и не знали, о чем говорить. От ветра волосы падали на лицо, кожа становилась липкой и влажной. Холодало, меня трясло и лихорадило, не в последнюю очередь и потому, что целых два дня я ничего не ела, только пила воду. После такого я всегда быстро замерзаю. Мы снова спустились вниз, Хоффи тер мне руки и плечи, чтобы согреть. Бесполезно. Его смущение и неуверенность (я их чувствовала) заставляли меня становиться еще более смущенной и неуверенной. Он начал тереть медленнее и придвинулся ближе. В коридоре было светло. Второй класс, мимо проходили мужчины в деловых костюмах, они с ухмылкой поглядывали на нас. Мне захотелось, чтобы ничего больше не было, но тут он меня поцеловал. Его язык пробрался в самые глубины моего рта, прошелся вдоль зубов и потрогал нёбо.
«Иди сюда, давай сядем», — сказал он потом, и мы, проехав спинами по стене, уселись на полу. Говорили мало, время от времени Хоффи начинал меня целовать. Я чувствовала, что его кожа становится все горячей, а дыхание учащается. В его горле пульсировала кровь, стучавшая о мою ладонь. Позже Хоффи заснул, опустив голову мне на плечо. Я была спокойна, только немного тошнило, и я гордилась, что Хоффи теперь мой.
Следующим утром мы все завтракали в кафетерии. Свободных мест не было, поэтому я сидела на коленях у Хоффи, рядом с очень даже интересными парнями. Фалько Лоренц все время что-то говорил. Остальные слишком устали, чтобы болтать. Девчонки поглядывали в нашу сторону и завидовали мне. На мне все еще было то же сатиновое платье, что и прошлой ночью; я знала, что волосы растрепаны, а косметика растеклась. Мелкая Дорис надела брюки с грудкой и кофточку в цветочек, в тоненьких волосах три простенькие заколки. Такой уже ничем не поможешь. Она не завтракала: села на диету. Она всегда была худее, чем я, а теперь ела совсем мало, чтобы разница казалась заметнее. Я поняла ее намерения и тоже не стала ничего есть.
_____
Блеск от того, что я с Хоффи, осенял меня, словно нимб. Было очень приятно, если на перемене он целовал меня в щеку в присутствии других девчонок. Мне льстило, что я могу шляться с ним по вечеринкам, на которые одну меня никогда бы не пригласили. Мне нравилось, что Хоффи прикуривает свою сигарету от моей. Но чаще всего быть с ним означало, что мы сидим в его комнате и, черт подери, понятия не имеем, о чем говорить. Чего-то он от меня ждал, это я прекрасно чувствовала, но, наверное, и сама не понимала чего. Если молчание затягивалось, он начинал целоваться. А это было еще хуже.
Вместе мы пробыли одиннадцать недель. До летних каникул. В последний день Хоффи опоздал в школу, а в класс вошел в сомбреро. Все завопили. Мелкая Дорис подтолкнула меня локтем. «Посмотри-ка на Хоффи», — сказала она злорадно. От возмущения меня затрясло. Зачем я брала на себя такую обузу — поцелуи, его мокрые жадные руки, эти неимоверно тоскливые вечера, — если он так легкомысленно поставил на карту мою репутацию, напрямую зависящую от общего уважения к нему. Да еще и улыбается мне. Как я его возненавидела! Разве можно было так со мной поступить? Заполучить Хоффи было важно, обладать им оказалось напряженно и рискованно. В этот день я убежала домой, не сказав ему ни слова. Маме велела не звать меня к телефону, что она с готовностью и выполнила. А когда каникулы закончились, мы с Хоффи уже не были вместе и никогда больше об этом не говорили.
Вскоре Фалько Лоренц устроил вечеринку и пригласил меня, хотя я уже и не была с Хоффи. За это время я успела поцеловаться с несколькими ребятами, но теперь, впервые, меня пригласил один из интересных парней. А это совсем не то, когда тебя приглашает интересная девушка. С тех пор как Кики, Большая Дорис и Инес Дубберке застряли на второй год, в классе осталось так мало девчонок, что, кто бы ни устраивал посиделки, приглашали всех, даже Мелкую Дорис. А вот интересные парни на такие детали внимания не обращали. Если кто-то из них собирал гостей, то приглашал максимум четверых из нас, остальных же девчонок добирал из параллельных классов, а на вечеринку к Фалько прибыли даже несколько девиц из старших классов. Их вид таил в себе некоторую угрозу: как будто они знали что-то нам неизвестное, то, что в любой момент можно использовать против нас. Мне стало легче, когда поставили пластинку Отто, — теперь все слушали, и исчезла необходимость говорить.
Фалько натянул в саду оранжевую палатку. Когда пластинка закончилась, все встали вокруг гриля и закурили. Из дома вышла мама Фалько, она поставила на стол миску с салатом из вермишели. Его мама была совсем не похожа на мою. У нее были длинные прямые волосы. Она носила джинсы. Хотя по каким-то причинам у нее было плохое настроение, которое она даже не пыталась скрыть, она все-таки пробыла с нами около часа. И курила больше, чем мы все вместе взятые. Каждый раз она просила у кого-нибудь из мальчиков огня, смотрела на него сквозь пламя и пускала ему дым прямо в лицо. Когда потемнело, она без всякого видимого повода опрокинула гриль и молча ушла в дом. Фалько этот факт нисколько не смутил. Он собрал упавшие сосиски, обтер их скатертью и снова уложил на решетку. Девицы из старших классов пустили по кругу пачку сигарет. У них был свой особый метод курить, которому они научили и меня. Делаешь затяжку, задерживаешь дым в легких как можно дольше и выпускаешь. До сих пор ничего необычного. Но теперь главное: не нужно делать вдох — сразу же затягивайтесь. Легким начинает не хватать воздуха. А получают они только дым. Им ничего не остается, как пропускать его в тончайшие альвеолы и ткани в надежде, что внутрь попадет хоть немного кислорода. Ощущение удивительное и приятное. Выпускаешь дым и, вместо того чтобы впустить так необходимый воздух, глубоко затягиваешься в третий раз. Когда встаешь — а мы, конечно, встали, чтобы полностью насладиться новым эффектом, — ноги начинают подгибаться и на долю секунды теряешь сознание, тебя тянет вниз; приходя в себя, чувствуешь, что стал мягким и спокойным. Мальчишки смотрели на нас. Им очень понравилось, что нас стало клонить к земле.
«Суперски! Супер!» — завизжал Дирк Бухвальд, парень из параллельного класса, а потом схватил меня за талию, положил мою правую руку себе на плечо и помог мне встать; остальные посмотрели и бросились помогать еще одной упавшей девице. Они вели себя как санитары из Красного Креста, выносящие с поля боя легкораненых: отвели в палатку и положили на матрацы. Было приятно немного полежать, глядя на гирлянду разноцветных лампочек. И дело не в том, что меня слегка тошнило. Если я стояла, то быстро начинала болеть спина; долго сидеть я тоже не могла. В тот год я росла как на дрожжах. Выросла сантиметров на двенадцать. Мамины глаза туманились при взгляде на меня. Она мечтала о Китае и постоянно восхищалась грациозностью азиатских женщин. Еще год назад ей нравилось, что я маленькая и стройная — первая изящная женщина в нашей семье. На самом деле все это было чистой воды глупостью. В своей возрастной группе я всегда была одной из самых высоких девочек. Но мама героически отбивалась от этого факта и сравнивала меня с сестрой. Конечно, та была выше, но ведь и старше на два года. А в тот год я обогнала даже ее, остальных одноклассниц переросла давно, из парней выше меня остались только четверо. Когда мой рост достиг метра восьмидесяти, она потащила меня к ортопеду, чтобы тот сказал, к чему это приведет, и прописал какие-нибудь таблетки. Ортопед сделал рентген лучезапястных суставов и объявил, что я больше не вырасту. От этого мне легче не стало. Показалось, что мы уже несколько запоздали. Мой рост бросался в глаза всем и являлся поводом для сотен комментариев. Такое впечатление, что мое тело наносило чувствам людей оскорбление и они пытались отомстить. Даже дядя Хорст не удержался: «Скоро ты сможешь есть из водосточной трубы».
