— Несомненно! — заволновался Джим. — Подумайте сами, два города — Венеция и Лондон, два театра — «Феникс» и «Глобус». Оба города когда-то правили морями, а театры стали их символами. С одной стороны, очень разные, а с другой — очень близкие друг другу — разделенные морем и соединенные им. Простите, я могу говорить об этом часами.
— К счастью, мы договорились об интервью. В последнее время я много думаю о вашей книге.
Покинув «Каналетто и его соперников», они вышли на площадь. Солнце слепило.
— Фрея… — Джим запнулся, — …если вы не против, я предлагаю не откладывать наш разговор.
— Но у меня нет с собой диктофона.
— В театре есть.
— В театре?
— Да. Я хочу показать вам театр «Флори Филд». Это моя работа, и без нее не было бы книги. Здесь прямая связь с «Перспективой». Вы посмотрите, послушаете, поговорите с людьми. Это недалеко отсюда, в Саутуарке. Я иду на репетицию. Хотите?
— Да.
Через полчаса они дошли до южного берега, прошли по Стэмфорд-стрит и повернули на Блэкфрайерс Лейн между Койн-стрит и Дачи-стрит. Компактное белое здание театра со стеклянными раздвижными дверями, сконструированное из неодинаковых по ширине и высоте частей прямоугольной формы, было встроено в уютный квартал жилых домов и окружено газонами и деревьями. Во дворе, защищенном каменными строениями вокруг, было тихо. Виола легко представила, как люди встречаются здесь перед началом спектакля и не торопятся уходить после.
— «Флори Филд»
[25], — прочитала Виола, когда они входили.
— Семейное дело, — сказал Джим.
— Стыдно признаться, я здесь впервые.
— Ничего, — улыбнулся он и пропустил ее вперед, — чувствуйте себя свободно и спокойно.
— Надеюсь, я никому не помешаю.
— Это исключено. Осмотритесь. А я покажусь людям, чтобы были готовы, и потом проведу вас в зал. Чай или кофе?
— Кофе.
— Конечно. И еще кое-что, не отказывайтесь… Все говорят, у нас отличная кухня.
— Не стоит беспокоиться.
— Стоит, стоит.
Он убежал в служебное помещение.
Виола осмотрела фойе. Здесь было много воздуха, прозрачного пластика, белого света и ярких пятен графики. На стенах за стеклом без рам висели акварельные портреты тех, чьи имена стали символами и синонимами театрального дела: Шекспир, Байрон, Шелли, Шоу, Брайди, Оливье, Крэг, Чехов, Станиславский. Изображения были далеки от канонических. Каждый был не старше тридцати-тридцати пяти, и эти молодые лица, казалось, эмоционально отвечали вам, в их созерцательности было много участия. Их можно было представить среди тех, кто собирался в этом фойе перед началом спектакля. Портреты чередовались с цитатами об искусстве. Виола остановилась у одной из них:
«Истина состоит в том, что человек, открытый в эстетическом, и пытливый в интеллектуальном плане, человек, обладающий историческим воображением, любопытный и толерантный в вопросах религии, человек, готовый отказаться от своих предубеждений и открыть для себя новые пути видения, получит гораздо больше от искусства (и намного больше от жизни), чем тот, кто предпочитает закрывать свое сознание…
…Глубина и богатство этого знания зависят от качества этих встреч, а оно, в свою очередь, не только от качеств произведения, на которое человек смотрит, но и от качеств самого этого человека: от его понимания ценностей, от его чувственности, знаний и широты кругозора».
Эндрю Грэм-Диксон
[26]
Джим вернулся к Виоле, когда та смотрела на портрет Шекспира. Если бы все видели его таким — молодым, игриво и обаятельно улыбающимся светлыми глазами и едва заметным движением губ, красивым, темноволосым и стройным.
— Я всегда представляла его не таким, как принято.
— Я тоже.
— Чьи это работы?
— Мои, — шепнул Джим и пригласил ее идти за ним.
Он оставил ее в укромном месте зала, не только затемненном, но и отделенном от рядов зрительских кресел стойкой, позволявшей остаться за ней практически незаметным для всех, кто в зале находился. Видимо, это было место, отведенное для звукооператора или осветителя. Здесь даже уместился небольшой стол, на котором ее ждал кофе и тарталетки.
— Надеюсь, вам будет интересно. Спасибо, что пришли! — сказал он и направился к сцене.
Там и в зале уже были актеры и мастера света и звука, ожидавшие, когда он присоединится к ним.
Виола не заметила, как прошли три часа. Ее захватило происходящее на сцене. А там шла работа. Джим словно сбросил вместе с мягким пиджаком мысли о том, что где-то в мире, за стеной, по соседству, идет другая жизнь. Казалось, он растворился в работе. Он был счастлив.
Когда репетиция закончилась, Джим подошел к Виоле, по пути громко сказав кому-то, что позже ему будут нужны две опоры по диагонали.
— Вы устали?
— Нисколько, — улыбнулась Виола.
— Теперь я отвечу на все вопросы.
— Это смелое заявление.
— Что-то мне подсказывает — вы заслуживаете доверия.
Они поднялись в мансарду, где за деревянной, довольно старой дверью находился рабочий кабинет Джима. Он извинился и попросил еще немного подождать. Виола попала в пространство, совсем не похожее на звенящий всеми струнами XXI века дизайнерский интерьер фойе и зала. Здесь было уютно и опрятно, но размеренности и обветренного порядка не было и в помине.
Книги лежали одна на другой, теснясь на табуретах и столе, перемежаясь с другими предметами — бумагами, журналами, фотографиями, даже подушками для кресел. На столе — сумка с ноутбуком. Плотные шторы на окне раздернуты. Два «ушастых» кресла и маленький диван с красной гобеленовой обивкой стояли у книжных полок и небольшого скромно оформленного камина. Остальная мебель была из неполированного старого светло-седого с легким бронзовым оттенком дерева. Виола, оглядевшись, подумала: «Я это знаю. Я сама живу так».
Джим выглядел иначе, чем утром, когда освеженный, в чистой сорочке и льняных брюках сел в кресло напротив нее. Еще влажные после душа волосы были зачесаны слева направо и назад, открывая высокий лоб с созвездием едва заметных родинок и говорящими об усталости глубокими поперечными морщинами. От него еще исходило тепло горячей воды, разогревшее кожу и проникшее вглубь, наполняя и расслабляя его. Было видно, что здесь он в полной мере чувствовал себя дома. Спокойно, чуть вопросительно, с подкупающей улыбкой он смотрел на нее.
— Почему вы написали эту книгу, Джеймс? Вопрос, кто был Шекспиром или кем был Шекспир, несколько веков не дает покоя людям. Кто же он для вас?
