— Одной рыбой сыт не будешь, — сказал Уилл.
— У вас вроде всегда живность водилась?
— Водилась, да вчера последнего поросенка съели, — он покачал головой. — Куры остались. И лошади.
— Так пошли с нами на охоту, — вдруг предложил Генри, сын кузнеца.
— На охоту? — Эта идея ему самому в голову не приходила.
— Ну да, в Чарлекот. Там кроликов тьма-тьмущая, хоть руками лови. Говорят, и оленя видели.
— А кто идет?
— Я, Том Куини, Уилл с Мил-стрит и Холл с мыловарни. У твоего отца должен быть арбалет, он ведь когда-то тоже охотился.
Уилл встал и, прищурившись, посмотрел вдаль. Казалось, он уже слышал звук охотничьего рога. Его ноздри затрепетали, как у коня, заслышавшего собачий лай, или как у хищника, почувствовавшего запах крови. Он уже вошел в эту роль. Ему захотелось выслеживать, гнать, разить и нести к очагу горячую добычу.
— Арбалет есть. Когда пойдем?
— На Илью Пророка.
— По рукам!
Дома Уилл улучил момент, когда их с Виолой никто не мог слышать.
— Слушай, мы идем на оленя.
— Когда?
— На Илью Пророка. В Чарлекот.
— Это что, во владения Люси?
[60]
— Ну да! Говорят, там много дичи. А если повезет, возьмем и оленя.
— Я слышала. Говорят. Но еще никому не удалось выследить у него оленя. Может, его и вовсе нет?
— Никому не удалось. Но я знаю, кто сможет.
— Кто?
— Мы.
Его глаза блестели от азарта.
— Но ведь это можно только верхом.
— Конечно!
В хозяйстве семьи всегда были лошади. Уилл и Виола рано научились хорошо держаться в седле. Каждая поездка была для обоих счастьем. Особенно для нее. Верхом, в седле или без седла, пришпоривая лошадь пятками, пуская ее в галоп, Виола забывала о своей женской природе, представляя себя сильным и ловким героем своих сказок и фантазий. Она словно становилась не подругой, не сестрой Уилла, а его братом, свободно и счастливо чувствуя себя собой.
Ничего, кроме скандала, расследования и штрафа, наложенного за браконьерство в герцогских угодьях, охота на оленя не принесла. Все участники вылазки, перебившие немало мелкой дичи в Чарлекоте, были найдены, а Уилл, как самый старший из шайки, был допрошен во дворе дома сэра Люси. До самой осени в доме перчаточника на Хенли-стрит лучше было не бывать. Джон готов был душу вынуть и заново вложить в двух своих домочадцев, которые ко всем прочим своим завихрениям оказались еще и нарушителями закона. Все говорило о том, что провидение отвернулось от него.
— Обоих отправлю на ферму! В батраки! — Джон почти плакал, не имея душевных сил пережить невезение и уж тем более понять детей, так неловко пытавшихся облегчить жизнь семьи.
Увеличение долгов и истощение их огромного хозяйства росло, как снежный ком. Были проданы земли Арденов и в рассрочку дом в Уилмкоте. Причем последнюю сделку пришлось совершить не с посторонним покупателем, что было бы легче для души, а с мужем одной из сестер Мэри. Еще через год часть бывшего владения Роберта Ардена в Сниттерфилде продали одному из многочисленных племянников. Джон Шакспир терял состояние, завещанное Мэри Арден, так же стремительно, как когда-то оно пришло к нему. Семье, которая имела все шансы стать счастливой и крепкой, с положением в обществе и отличной карьерой, увы, не суждено было состояться. Джон был вынужден также уйти с поста в городском совете после того, как оказался упомянутым в числе приверженцев старой веры, а значит, неблагонадежных, в доносе сэра Люси, не забывшего проступок его сына.
Юность своей захватывающей стремительностью часто бывает неуклюжей и эгоистичной там, где зрелость сдержанно сносит удары и терпит испытания. Уильям и Виола горевали недолго. Проблемы семьи пришлись на пору их взросления. Оба тонкие, поджарые, они никогда не болели, точно им внутрь забросили угли из жаровни, и этот жар сжигал в них все лишнее, не давая ни хвори, ни полноте одолеть их, как часто бывало с их ровесниками. Подрастая, оба все крепче прирастали друг к другу. Не было ничего, что знал один и не знала другая. Со временем Уилл чаще отлучался из дома и возвращался с новостями, которые тут же становились достоянием Виолы. Они долго не догадывались, что есть что-то, что каждый не может или не должен говорить другому. Когда они это поняли — она раньше, он немного позже — это стало для обоих серьезным испытанием, и Уилл часто его не выдерживал. Поэтому Виола знала многое о проблемах подростка при его возмужании и принимала все как должное, обсуждая с ним его тревоги. Впоследствии за всю их жизнь он ни разу не услышал от нее осуждения.
Неугомонные и веселые, они любили танцевать, что было заслугой их матери. На Эйвоне, недалеко от их дома, построили мостки для праздничных гуляний. Когда Уилл отправлялся туда, Виола сбегала за ним через прореху в ограде, махнув рукой на запреты и угрозы Джона. Там, за границами сада была свобода.
Взявшись за руки, они вбегали в круг танцующих пар. В ту пору они выглядели старше своих лет, но обоим суждено было сохранить свою беспечную моложавость очень долго, даже в годы, когда признаки юности обычно исчезают с лица. Им доставалось место в центре круга — это было настоящее представление. Мало кому удавалось танцевать так задорно и так долго. Виола улыбалась Уильяму и парням, стоявшим вокруг. Ей отвечали. Но не о них она думала, приходя сюда. Она ждала другого.
В школе Уилл подружился со старшим сыном семейства Филдов, кожевенников и перчаточников — Ричардом. Ему было шестнадцать, он был лучшим учеником школы, да к тому же еще и старостой. Дик, по договоренности отцов обоих семейств, стал кем-то вроде домашнего наставника Уилла, когда тому пришлось уйти из школы. Это его Виола всегда ждала на танцах. Но он не приходил. Такие развлечения его не интересовали. Зато он приходил к ним домой регулярно один раз в неделю уже чуть больше года. Особенно хорошо было весной и летом, когда Дик занимался с Уиллом не в доме, где постоянно разговаривали и шумели, а в саду, за сколоченным из тяжелых дубовых досок столом. Занятия всегда начинались с пролога в исполнении Уилла. Ричард часто попадал в саду Шакспиров на нечто схожее с представлениями бродячего театра. Уилл ждал учителя, как правило, не за учебником, а выделывая акробатические номера. Ричард не делал ему замечаний. Лишь однажды он выразил подобие неудовольствия и раздражения.
— Получается? — спросил он, когда Уилл потерял равновесие, не удержавшись, стоя на руках.
— Голова перевешивает, — отбросив с мокрого лба волосы, ответил Уилл. — Твоя работа! Слишком много знаний. Вот как добиться равновесия между головой и…
— И чем же?
