Каким бы счастьем, было для меня, —
Проснувшись утром, увидать воочью
Тот ясный лик в лучах живого дня,
Что мне светил туманно мертвой ночью.
День без тебя, казался ночью мне,
А день я видел, по ночам во сне
[82].
Наступил 1587 год. Семь лет, в течение которых обычно проходило обучение у мастера, подмастерья не имели права жениться. Ричард в этом году получал звание мастера издательского дела. Жизнь для Виолы повернулась, точно колесо, что вытолкнули из колеи. Будто это срок ее тягостного испытания был на излете. Лондон стал единственной мечтой, точкой притяжения, и мысли, как добраться туда, не покидали ее.
Трудами изнурен, хочу уснуть,
Блаженный отдых обрести в постели.
Но только лягу, вновь пускаюсь в путь —
В своих мечтах — к одной и той же цели…
[83].
— Виола! Ты здесь?
Энн окликнула ее за дверью.
— Войди.
— Что ты делаешь?
— Так, подсчитывала кое-что.
— Помоги уложить Сью. Я не могу отойти от малышей.
— Джон запретил мне подходить к ним.
— Да спит он и не услышит. Помоги мне.
— Иду-иду. Хотя какой прок? Ты же знаешь, она ждет отца.
— Волосы подколи — глядишь, и не заметит разницы.
— Она его песню ждет.
— Ну, так спой. Ох уж эти песни. Вот от них-то никто и не спит. Всю ночь куролесят.
— Да он и сам спать не любит. Это у них в крови.
Они перешли в детскую, где было довольно шумно. Годовалые близнецы не унимались. Трехлетняя Сью не без удовольствия вторила им. Не удивительно, что Энн выбилась из сил.
— Что тут у вас за шум? — спросила Виола старшую племянницу.
— Мне в голову лезет! — призналась Сью.
— Вот, слышала? — обернулась Энн. — В голову лезет! Вместо того, чтобы молиться, он им балаган устраивает.
Виола подсела к девочке.
— Кто же к тебе в голову лезет?
— Оно само. Я глаза закрою, а все равно разное вижу.
Виола, посадив Сью на колени, почувствовала, как колотится маленькое сердечко, будто у перепуганного зайчонка.
— Давай вместе смотреть твое разное. Я, когда закрываю глаза, тоже всегда что-то вижу. Особенно, когда очень стараюсь уснуть.
— Не разгуливай ее! — попросила Энн.
Виола, взяв Сью на руки, спустилась в сад. Воздух был напоен запахами цветения. Ветер стих, и закат разлил свои прозрачные краски над горизонтом. Она села на скамью под яблоней и тихо запела:
В чудный день, когда наш край
Оживлял веселый май,
Отдыхал я на лужке,
Сидя в миртовом, леске.
Пело все, цвели цветы,
Зверь не прятался в кусты…
[84].
Сью закрыла глаза и улыбалась, приготовившись слушать дальше.
— Мир сиял, лишь соловей тосковал в тени ветвей… — послышался знакомый голос.
Девочка подняла голову.
— Вот и дождались, — сказала Виола.
Через лужайку к ним шел Уилл.
— Что это вы грустные песни поете?
— Пытаемся уснуть.
— Спать скучно, — засмеялся он.
— Мне в голову лезет, — опять пожаловалась Сью.
— Это семейное, — сказал Уилл, забирая дочь. — Уж чего только нам в головы не лезет.
Он замолчал, загадочно улыбаясь.
— Расскажи про фей — попросила Сью, потому что именно этого она и ждала весь вечер, сопротивляясь сну.
— Расскажи про фей, — повторила Виола.
— Вы же спать не будете, — он втянул ароматный воздух. — Ну что с вами делать? Расскажу.
Над холмами, над долами,
Сквозь терновник, по кустам,
Над водами, через пламя
Я блуждаю тут и там!
Я лечу луны быстрей,
Я служу царице фей,
Круг в траве кроплю росой.
Буквицы — ее конвой.
Видишь золотой наряд?
Пятнышки на нем горят:
То рубины, цвет царицы, —
В них весь аромат хранится.
Для буквиц мне запас росинок нужен —
Вдеть каждой в ушки из жемчужин.
Прощай, дух-увалень! Лечу вперед.
Сюда ж царица с эльфами придет.
Сью особенно любила эту его песенку, которую он то напевал, то просто рассказывал. Всякий раз, доходя до «ушек» и «серег из жемчужин», он поворачивал ее головку и мягко пощипывал пальцами мочки ее ушек или щекотал их носом. Дочка была счастлива.
В пестрых пятнах медяницы
И колючие ежи,
Прочь, подальше от царицы,
Змеи, черви и ужи!
Вы не смейте делить худо,
Долгоножки-пауки!
Все улитки, прочь отсюда!
Сгиньте, черные жуки!
Сладкогласный соловей,
С нашей песней песню слей!
Козни, чары вражьих ков,
Не смущайте светлых снов.
Спи, царица, отдыхай.
Доброй ночи, баю, бай!
[85].
Они какое-то время сидели молча. Наконец Сью уснула.
— Как прошел день? — спросил Уилл.
— Как всегда, — сказала Виола.
— Я должен поговорить с тобой.
— Боже мой, наконец-то!
— Я сейчас вернусь.
Уилл понес Сью в дом, а Виола в нетерпении ходила из стороны в сторону, доведенная долгим ожиданием до состояния крайнего беспокойства. Месяц она не находила себе покоя. Началось с того, что в самом начале июля Уилл пришел домой в странном возбуждении. Крепко выпил — решили все. Но он был трезв, только очень взволнован и непонятно чему радовался все последующие дни, привлекая к себе всеобщее внимание необъяснимыми чудачествами. И все это сопровождалось то громким, то беззвучным смехом по всякому поводу, а чаще без него. Виоле он сказал, что с ним произошло чудо, и, как только обстоятельства позволят, он обязательно все ей расскажет. Она заподозрила, что Уилл в очередной раз влюбился. Он быстро вспыхивал и увлекался, что крайне раздражало Энн. Но его грешки и шалости протекали, словно детская хворь — быстро и пылко, и без последствий. Чтобы он ни творил за порогом, Виола всегда была на его стороне. Она знала, как он ценил жену и обожал детей. И еще она понимала, что разница в возрасте теперь стала тем камнем преткновения, о который сама Энн и споткнулась. Ему шел двадцать второй, ей — тридцатый год.
