– А откуда такая ненависть к этим самым атлантам? – удивленно посмотрел на него президент. – Что они такого сделали?
– Что? – криво усмехнулся Игорь. – Они почти погубили весь мир в свое время. Тогда на Землю тоже пришел Палач, пришел с конкретной цель стерилизации планеты, но, обнаружив некоторое количество не ставших бездушными, все же дал им шанс. Нашим предкам, гипербореям. Случившееся тогда осталось в памяти народов как великий потоп. Тогда ушла под воду Атлантида и погибло больше девяноста девяти процентов населения мира. Когда протестанты использовали в своей религии кое-какие идеи атлантов, никому в голову не пришло, что это не просто так, что это не они сами додумались до такого, что кто-то из атлантских жрецов уцелел во время потопа и затаился до поры, до времени.
– А что за идеи такие? – заинтересовался президент.
– Да хотя бы то, что богатый угоден богу, – усмехнулся князь. – И если человек разбогател, то он почти святой и имеет право на все. Каким способом достигалось богатство, значения не имеет, хоть работорговлей. А ведь Христос говорил, что скорее верблюд пролезет через игольное ушко, чем богатый войдет в царствие небесное…
– Протестанты многое позаимствовали из иудаизма.
– Из искореженного иудаизма. Моисей в древности не сумел уничтожить всех поклонников золотого тельца, которые, похоже, как раз и были учениками атлантов. А иерархии в те времена не обратили внимания на мелкое племя с его странной религией. При этом настоящий иудаизм очень позитивная религия, постепенно воспитывающая своих последователей, устремляя их к небу, к Творцу. Она утверждает, что в каждом человеке есть Его частица, называемая на иврите целем элоким. И каждый выбирает сам, какое из своих начал поднимать – животное или божественное. Любая нормальная религия учит поднимать именно божественное, тогда как атлантская – наоборот. А теперь сами задумайтесь, кем считает человека хотя бы либерализм? Животным. И требует дать этому животному, его скотским желаниям полную волю. Заявляет, что главное – свобода человека любой ценой. И даже не скрывает, что это свобода от совести, чести, доброты, веры, любви, стремления к небу и Богу…
– Вы все-таки преувеличиваете, – возразил президент. – Изначальный либерализм провозглашает права и свободы личности высшей ценностью. Что в этом плохого?..
– Именно! – поднял палец Игорь. – Высшей ценностью! Не совесть, доброту и любовь, а права и свободы! То есть, в первую очередь право творить то, что человеку взбредет в голову, любую мерзость, и не нести за это ответственность. Вы замечали, как яростно либералы бросались защищать хотя бы педофилов, насиловавших детей? Не жертв этих подонков, а самих насильников! По-вашему, это нормально?
– Нет, конечно, – вынужден был признать глава государства. – Возможно, вы и правы. Но все же именно либерализм добился значительной гуманизации общества, и это факт, с которым не поспоришь.
– Да, – кивнул князь. – Факт. Вопрос только в том, когда либералы начали хоть немного гуманизировать общество. Не после возникновения СССР? Не из-за страха, что и с ними поступят так же, как в России? Вспомните хотя бы, какова была жизнь в той же Англии еще в девятнадцатом столетии. Работные дома и прочие прелести. Только после революции у нас ситуация там начала меняться. Но при этом тут же возникло крайнее ответвление либерализма – либертарианство, призывающее создать абсолютно бесчеловечное общество, в котором какой-либо взаимопомощи нет вообще. Нет денег на лечение – к тебе врачи даже не подойдут, подыхай в канаве. Нет пенсий, нет социальных пособий, нет ничего. Не имеешь денег на еду и работы? Умирай от голода, через тебя просто переступят и пойдут дальше, никто не поможет.
– Вы утрируете, – раздраженно бросил президент. – Понятно, что описанное вами общество не понравится никому, но и государство не должно нести на себе весь груз…
– Коммунизм… – напомнил Игорь со странной улыбкой. – От каждого по способностям, каждому по потребностям. Общество равных, всегда помогающих друг другу.
– А сколько в таком обществе будет нахлебников, не желающих работать?
– В первое время немало. Нужно терпеливо растить новое поколение, молодых коммунаров, имеющих совершенно другие общественные императивы, чем их родители. Сталин такое поколение вырастил, но война его выбила. Если бы у СССР тогда не было враждебного окружения, то уже в шестидесятых настал бы коммунизм. Именно это новое поколение до смерти напугало бильдербергцев, они сразу поняли, что если позволить ему заматереть, взять власть, то их и их ценности уже ничего не спасет. И приложили все силы, чтобы натравить Гитлера на СССР.
Остальные слушали их спор, не вмешиваясь, хотя Гуен пару раз порывался что-то сказать, но затем спохватывался и только ерзал на месте. Он вообще вел себя непривычно, явно сильно нервничал и был совсем не похож на того всегда невозмутимого воина Пути, которым его привыкли видеть. Палач то и дело поглядывал на монаха, пытаясь понять, что произошло и почему тот так себя ведет. Да и глава темной иерархии тоже бросал на Гуена удивленные взгляды. Его философские измышления князя мало интересовали, как и любой темный, Торис руководствовался только и исключительно собственной выгодой, потому и примкнул к Палачу. Но странное поведение Гуена озадачило и его.
– Это все хорошо, но главное в том, что бежавших атлантов оставлять на свободе нельзя, даже если мне придется отправляться за ними лично, – заговорил наконец Палач. – По одной простой причине. После моего ухода, а я в конце концов уйду, они обязательно вернутся и начнут исподтишка гадить в надежде снова повернуть мир на путь индивидуализма. А значит, я обязан их нейтрализовать.
Немного помолчав, он добавил:
– Господин президент, я настоятельно прошу вас не допускать людей с либеральными взглядами в правительство, а если и допускать, то очень жестко контролировать любую их инициативу. Хотят они того или нет, но в любом случае, исходя из своих взглядов, будут работать не на страну или даже мир, а на наследников атлантов. И как только вы не досмотрите, они начнут вредить, как вредили всегда, и вы это прекрасно знаете.
– Знаю… – с тяжелым вздохом признал глава государства. – Но заменить их на государственников у меня так и не вышло, слишком большие силы за ними стояли.
– Пока Повелитель эти самые силы к ногтю не взял… – насмешливо фыркнул продолжающий ерзать монах.
– Что случилось, Гуен? – повернул к нему голову Палач. – Что с вами?
– В эгрегоре планеты проявились очень нехорошие тенденции… – неохотно ответил тот. – Настолько нехорошие, что я даже не знаю, что делать…
– Объясните.
– Проявились пятна сверхстабильности, в основе которой лежит страх. И эти пятна расширяются…
– И что? – удивился Плетущий. – Разве это плохо?
– Повелитель… – укоризненно посмотрел на него Гуен. – Слова «Закон» и «Единый» вам ничего не говорят?..
– Вы полагаете?.. – буквально отшатнулся Андрей; если бы это было возможно, он бы побледнел еще сильнее.
