«Надо же, — подумал я с гордостью, — как быстро Розочка продвинулась на пути духовного возрождения. Уже на равных беседует с самим епископом!»
Не знаю, каким таким чувством, шестым, восьмым или двадцать восьмым, а скорее всего, чутьем родственника, я молниеносно не только угадал, что они говорят обо мне, но и услышал, явственно услышал всю их обстоятельную беседу (хотя, безусловно, понимал, что в таком реве толпы это практически невозможно). Однако?!
— Дорогой Владыка, я все еще в сомнении, неужели к нам едет тот самый поэт Митя Слезкин, о котором я вам подробно рассказывала, исповедуясь перед причастием? Который недавно опубликовал стихотворение, посвященное мне, и… и пострадал за него — пал в глазах гэкачепистской и демократической общественности?
— Да, раба Божья, будущая мать Розария Российская, к нам едет тот самый поэт Слезкин. А в чем дело, что вас гнетет и гложет? Поведайте своему духовнику, облегчите свою кристально чистую душу.
— Дело в том, дорогой Владыка, что именно этот поэт Митя Слезкин и есть тот самый нареченный муж, от которого я ушла, чтобы стать матерью Розарией Российской.
— Господь с вами, Господь с вами, не богохульствуйте, — богобоязненно предостерег иерарх и так отвлеченно посмотрел на Розочку, что сразу почувствовалось, что попутно с предостережением он произносит какую-то внутреннюю молитву о помиловании тех, кто не ведает, что творит.
— Я не богохульствую, а говорю то, что есть, — мгновенно парировала Розочка и вдруг покраснела, вспомнив, что ей, как будущей матери Розарии, любая резкость не к лицу, напротив, ей надлежит быть мягкой, благоразумной.
— Простите, Владыка, но я и предположить не могла, что мой Митя, тюха-матюха не от мира сего, может хоть в чем-то преуспеть (она вполне могла так сказать, ей всегда доставляло удовольствие любой свой просчет вымещать на мне), тем более за столь короткий срок выбиться в поэты, чтобы уже и фигурировать в школьной программе за Александром Твардовским. Непостижимо!
— И все же это так, — ласково сказал архиерей. — Постарайтесь посмотреть вокруг непредвзято, а в особенности вон туда.
Его красивая рука, облаченная в поруч, как-то очень естественно вынырнула из-под ризы, и, не акцентируя, одним каким-то мановением он указал Розочке на нас с Проней, повторно стоящих в обнимку.
— Митя! — по обыкновению уже прямо в ухо рявкнул мне генерал и с напряжением, прорываясь сквозь гул людского моря, весело прокричал: — Обрати внимание на красавицу в сиреневой кофточке, что беседует с очень важным попом — она явно неравнодушна к тебе… будем завидовать.
Он, улыбаясь, подмигнул мне, а я шутя дал ему хорошую затрещину, загодя зная, как радостно удивится Розочка тому, что я уже и с генералами КГБ на дружеской ноге и даже более того, своего рода для них старший брат, не стесняющийся и при свете юпитеров отвешивать им братские оплеухи.
Увидев, что Розочка весело засмеялась, священник осторожно спросил:
— А что теперь скажешь, дочь моя?
— Да никакая я вам не дочь и не была дочерью! — вдруг взбрыкнула Розочка. — Я всегда хотела быть исключительно матерью Розарией Российской, и только!.. Так что прошу вас, святой отец, поосторожней… и никогда не забывайте об этом.
Лицо ее знакомо пошло красными пятнами, но она совладала с собой и, как бы подытоживая, отчеканила по слогам:
— Ни-ко-гда!
Необъяснимый и непонятный гнев Розочки был для меня объяснимым и понятным — она узнала меня и, воочию увидев, как быстро и далеко я пошел… рассердилась в первую очередь на себя, на свою близорукость, что недооценила меня. Считала тюхой-матюхой, не от мира сего считала, а я на поверку вон каков оказался — даю затрещины самим генералам КГБ. А священник? Просто под горячую руку попался…
Я замер — Господи, помоги Розочке, объясни епископу так же, как объяснил мне, высшую справедливость ее поведения! И тут произошло чудо, так часто случающееся среди православных, что в нем даже усматривают некоторые миряне утрату боевитости нашей Церкви. Я говорю о высшей, страдательной любви, дарованной Богом, ради которой, когда она открывается православному, он не замечает ни притеснений, ни унижений, ни грязной хулы в свой адрес. Помните, в «Братьях Карамазовых» отец Зосима на колени упал перед Дмитрием, перед его великими страданиями? Вот точно так же, как бы ни с того ни с сего, святой отец вдруг бухнулся на колени перед Розочкой, чем привел ее в ужасное смущение, — люди кругом, что они подумают?! Не помня себя, кинулась она к священнику, подняла с колен и в смятении сама упала ему на грудь:
— Владыка, простите меня, Христа ради! Я всегда любила, а сейчас пуще прежнего люблю своего ненаглядного Митю, свой лазоревый цветочек, суженный мне самим Господом Богом.
Она задохнулась в безутешных слезах, и я, лежащий на кровати с закинутыми за голову руками, почти физически почувствовал, что и в моих глазах закипают слезы.
— Простите, простите, Владыка, сумасбродную мать Розарию Российскую, что она не захотела быть вашей дочерью! Она любила и вечно будет любить известнейшего поэта современности Митю Слезкина, Петра Первого советской поэзии, но помогите, помогите ей, развейте наконец последние сомнения — как так, чтобы в столь короткий срок?!
— О, раба Божья, будущая мать Розария Российская, вы не хуже моего знаете, что такое сосуд избранный. — Святой отец с величавой медлительностью поднял глаза к небу и как о факте, хотя и удивительном, но давно проверенном, сообщил: — Тс-с, снизошло на Митю.
— Я так и знала! — обрадовалась Розочка. — Сам бы он не смог…
И опять святой отец ласково предостерег:
— Не спеши в суждениях, «ибо, кто имеет, тому будет дано, и будет у него изобилие; а кто не имеет, у того будет взято и то, что имеет…».
Поезд остановился.
— Отличная нервная система, будем завидовать, — многозначительно сказал Проня и, наклонившись ко мне, прошептал: — Поэт-Летописец, задание выполнено. От имени застрельщиков движения «белых носков» вам тайно присваивается самая высокая правительственная награда, которая будет вручена в свой срок.
— Служу нашей Поэзии, — в тон ему прошептал я, и он, приобняв меня, отстранился и по-военному четко отдал честь.
«Ба-а, да это же усатый молодой человек из ДВГ, в котором мне привиделся переодетый морской офицер», — вдруг вспомнил я.
— Товарищ Поэт, моя миссия закончена, вы живы, иностранные спецслужбы потерпели фиаско, до свидания, до скорой встречи в Кремле.
Во вздрагивающем свете непрекращающихся фотовспышек он стал спускаться с вагонной площадки.
— Проня, я узнал тебя! — радостно крикнул ему вдогонку, но он не услышал — дружеские руки подхватили его, и он поплыл над ликующей толпой.
Скандирования, сопровождавшие Проню, «виват Россия, виват Поэт!», с каждой секундой все более и более отдалялись и наконец исчезли в лавине людей, бегущих навстречу поезду.
