* * *
Макабр — по средневековому поверью — «пляска смерти» («La Danse macabre»), в которой мертвецы увлекают за собой живых в смертельный танец.
Глава 1
Об огоньке в пустующем доме
25 февраля,
за три дня до начала Макабра,
Великой Игры со Смертью
На пути к городу Китиле стояла деревенька, а на краю деревеньки — дом. Он пустовал много лет. Саманные стены обветшали, побелка и черепица осыпались, хмель оплел то, что осталось от забора. Разглядеть сараи для гусей за кущами теперь не удавалось.
Дом был мертв.
Но сегодня в нем горел огонек.
Первые звезды зажглись над вершинами Карпат. Весна уже близко и скоро распустятся подснежники, но темнело пока еще рано.
— Говорила, не надо было засиживаться, — проворчала женщина. Кутаясь в кожух, она брела по островкам хрусткого снега. — Ну, поздравили, попраздновали, и хватит. Зачем столько сидеть? Вон уже темно!
— Богдана, успокойся, скоро придем, — отмахнулся мужчина. После череды рюмок ему стало жарко, и он стянул шапку, как и усатый дородный свояк, топающий сзади.
— А если волки?
Кудрявый мальчуган, плетущийся за Богданой, округлил глаза.
— Ой, да какие волки!
— Я же рассказывала про Марту!
— Ну, выскочил на нее волк, подумаешь. С кем не бывало. Спички носи с собой, да и все. Не съел же.
— Карпаты рядом! Лес как-никак! Чего там только не водится… И волки, и шакалы, и…
С горных склонов донесся вой. Звук перекатывался по долинам, наливаясь холодом. Мальчишка подвинулся к матери. Впервые ночью он был так далеко от дома. Ему казалось, они идут вечность, хотя от Китилы до Яломицы всего час хода.
— Ну, хватит. — Мужчина махнул рукой. — Вон уже дворы.
Из мрака выступили первые дома Яломицы, а по правую сторону затемнели верхушки курганов — древних могильников, оставленных даками тысячи лет назад. Ветра до сих пор не стерли напоминание о том, что там, под холмами, лежат царственные мертвецы и их жены.
При виде курганов Богдана поежилась. Потянулась к вороту, чтобы сжать деревянный крестик, спрятанный под кожухом. А тут еще проклятый дом на пути. Она всегда отворачивалась, когда ходила в Китилу, но, если отправляешься в город, хочешь не хочешь, а придется по пути обогнуть это скверное место.
Мужчина зевнул, почесал затылок и обернулся:
— Ну, не устал?
Мальчик не ответил.
— Дануц!
— Свет.
— Чего?
— В окошке свет.
Мальчик указал на дом, стоявший в отдалении от других, — между черных скелетов деревьев белела обшарпанная хата. Мужчина хмыкнул и прищурился.
— Ба! Точно! Хе, небось какая-то малышня залезла. Идиоты, а! Ты смотри не лазь, — он обратился к мальчишке, — слышал?
Дануц охотно кивнул.
— Нехороший то домик.
— Хватит! — поежилась Богдана.
Тут их нагнал отдувающийся свояк.
— Чего, говоришь, нехороший?
— Дом.
— А, этот, с краю?
— Ага. Жила там одна семейка, как их… Лазаряну, что ль? Мужик забулдыга был тот еще, да погуливал, а потом…
— Хватит! — оборвала его Богдана. — Не надо на ночь такое рассказывать.
— Да-a, и поколачивал ее вдобавок… Ну а потом, как Лазаряну рассказывал, пришел после работы — двери открыты, ужин на столе, а жена куда-то запропала. Так и не нашлась! Всякое говорили, мужика того проверяли, мало ли, лишку дал сгоряча…
— И чего?
Сонные глаза свояка заблестели. В маленьких деревнях такие истории любили больше, чем жен: только дай опрокинуть стакан-другой, и начнутся мистические толки: там слышали, тут видели.
— В том и дело — ничего! Но потом…
— Сорин!
Сорин сделал пару шагов по хрусткому снегу и продолжил:
— В общем, нашли того мужика только через неделю. Думали, в запое. С работы пришли, а он лежит на заднем дворе. Синий. И куры все глаза уже выклевали.
Богдана возмущенно зароптала. Дануц споткнулся, засмотревшись на огонек. Вон как мерцает: то скроется за черным кружевом старого сада, то вновь запляшет. Дальний, странный.
«Это свечка, — понял он. — Интересно, кто ее зажег?»
Мальчишка вспомнил, как поп держал мерцающую свечу на похоронах бабушки. Как в ночь на Пасху целый рой огоньков, словно слетевшиеся светляки, освещал церквушку. В свечках есть что-то таинственное.
Дануц мелко задрожал, но не от холода.
Мужчины тем временем переговаривались:
— И кто это его?
— Да неизвестно. Вся деревня голову ломала. Чего только не болтали! Но не выяснили. Забросали Лазаряну землей и забыли. Детей у них не было, она вроде как… ну, не могла. Это был третий ее мужик, остальные спились. А потом всякие страхи твориться там начали…
Дом приближался. Все четверо поглядывали на огонек. В суеверной тишине каждый шаг по скрипучему снегу раздавался выстрелом, и Богдана сжала крестик крепче.
— Чего там?
— Через пару недель после похорон сосед спьяну попутал ворота, забрел к ним во двор, а выскочил протрезвевший.
Свояк крякнул.
— Его и спрашивают: «Чего несешься? Кто напугал?» А он: «Лазаряну». Все покрутили пальцем у виска. «Лазаряну в прошлом месяце закопали, совсем сдурел?», а он такой: «Лазаряну… еще там».
Дануц споткнулся, и мать подхватила его за шиворот.
— Эй, слышите? Хватит болтать! А ты уши заткни. Нечего пьянчуг слушать!
— Еще тень видели. И не раз. Да, я тоже видел.
— Да ну. — Свояк махнул рукой. — Какая еще тень?
— Там ходит тень этого Лазаряну… Видать, не лежится мужику в гробу. Говорят, ищет свою заначку. А кто бутыль найдет, брать нельзя, не то призрак явится за ним и в окно будет стучать.
Свояк фыркнул.
Ветер свистел над могильниками. Луна расстилала пепельный свет на черную землю между лоскутами снега — днем пригревало, снег таял, а к ночи снова леденел. Деревня придвинулась. Проклятый дом остался за спиной, и Дануц то и дело оборачивался, чтобы еще раз глянуть на призрачную свечку в провале окна. Где-то тявкнула собачонка, и на душе потеплело от близости жилья. Но на дороге было по-прежнему темно, а могильники наступали темными горбами.
