Невыносимо.
Тео прошел сотни километров, чтобы найти маму. Отправился в мир самой Смерти. Йонва не солгал! Она действительно была здесь. Но лжец оказался лжецом и утаил от Теодора то, что его поджидает засада.
Кто этот монстр, охранявший маму?
Одно из чудовищ Йонвы?
Тень…
Тео содрогнулся.
Эта тень — совсем как у него.
Значит, он мог бы стать… таким.
Тошнота подкатила к горлу. Тео взял мать за руку. Холодная. Открытые, остекленевшие глаза смотрели в небо, и Теодор прикрыл ей веки. Похоже, будто спит. Пусть спит…
Она отмучилась.
За него.
«Она ждала тебя… Звала тебя в бреду… Тебя и его… Обоих…»
Тео закрыл глаза. Он снова был самым одиноким человеком на всем свете. И пока никто не видит, Тео дал себе волю — и заплакал.
Вик принес из Яломицы лопаты. Они работали молча. Никто не проронил ни слова. Глухо стучали отбрасываемые комья, скрежетали лопаты. Теодору хотелось этого — боли в руках, во всем теле, чтобы отключить мозг. Он копал с остервенением, будто рыть землю теперь стало самым важным в его жизни. Ничего иного не осталось. Работал с таким усердием, что, когда могилы для троих были выкопаны, на его ладонях набухли мерзкие пузыри с жидкостью. Он тут же с остервенением их полопал.
Тео не хотел хоронить чудовище, но Змеевик потребовал.
— Люди придут, — сказал он. — Не сейчас, так позже. Никто не должен знать, что здесь могилы.
— А как же крест? Неужели…
Змеевик покачал головой.
Вот как. Значит, из-за этого чудовища у матери даже креста не будет!
Тео притащил тряпье из пещеры нелюдимца и устлал могилу для матери. Жалкая жизнь и такая же смерть. Он набрал в руку земли, но долго не решался бросить. Так и стоял на краю могилы, смотрел на маму, лежащую там, в глубине, и прижимал дрожащую руку к животу.
Он не мог.
Этот ком навсегда отделит Теодора от мамы.
Змеевик подошел, встал рядом. Нагнулся, зачерпнул горсть чернозема и произнес:
— Матерь-земля, услышь слова своего сына… Прими в вечные объятия ту, что отдала сердце и всю себя ради новой жизни. Которая даже после смерти стала Матерью, не переставшей дарить любовь. Пусть следы ее пребудут в мире и не сотрется память о ней до тех пор, покуда живы те, в чьей памяти Мария Ливиану останется жить…
Змею — змеево…
Вик бросил ком, и тот, разлетевшись в воздухе, дробно застучал по телу матери Теодора. Тео содрогнулся, его живот скрутило от боли.
— Камню — каменное…
Вик вновь зачерпнул землю, бросил.
— А человеку — прах.
И только тогда, когда Вик выполнил половину работы, Теодор нашел в себе силы последовать его примеру. Вик же долго сидел на могиле Темногора, склонив голову, — и Тео знал, что тот чувствует. То же, что и сам Теодор, когда лишился Севера.
Иногда животные человечнее людей.
А люди становятся хуже монстров.
Вскоре небо на востоке посветлело. Из-за гор вставало огромное солнце, пробиваясь сквозь пелену облаков. Наконец светило прорвалось сквозь тучи и оказалось ярко-красным, точно свежая рана.
Природа чувствовала боль Теодора. Слышала его сердце.
Потихоньку лес пробуждался. Просыпались птицы, светлеющее небо пересекли черточки — птичьи караваны возвращались из дальних краев. Жизнь продолжалась.
Но не для всех.
Роса выпала на свежевскопанную землю. Пройдут дожди, летом вырастет трава, зимой холмы покроет снег. Следующей весной, быть может, взойдут подснежники — здесь, на вершине горы, распустятся первые в году цветы. Пройдут годы, когда-нибудь Теодор уйдет в землю и сам. Не найдется никого, кто бы помнил о подвиге Марии Ливиану. О том, что она была мамой Теодора.
Пусть приемной.
Но родной.
Самой родной.
Не менее, чем та, которая осталась в прошлой жизни.
— Тео, нам пора, — наконец сказал Змеевик.
Тео мотнул головой.
— Я понял, что задумал Йонва. — Вик подошел ближе.
— Что?
Тео уже и позабыл о словах нелюдимца. «Слепой», «война»… Он действительно говорил о Йонве! Почему-то Тео это не казалось удивительным. Словно он ожидал.
— Перед тем как я вернулся в подгорное царство, там побывал Йонва. Он получил от моего отца четки. Но чтобы напасть на людей, Йонве потребуется армия. И я знаю, где он возьмет солдат. Наберет нелюдимцев.
Таких, как тот монстр. Таких, каким чуть не стал сам он, Теодор Ливиану. Тео догадывался, что Вик слишком много знает о нем.
— Почему ты молчал, хотя знал, что я — нелюдимец?
— Ты им не был. Но… я сомневался. Еще никогда не видел живого, призывающего тень. Такого не бывает.
Змеевик покачал головой. Тео гулко сглотнул.
— Тео, настал миг, когда я сброшу еще одну маску. Да, не зря меня прозвали Маской во время туров Макабра. Когда я вернулся нежителем из-за любви к людям, то — вопреки воле отца — стал кое-кем другим. Отныне я — Господарь Горы. Но остаюсь верен и своему первому призванию. Я — Охотник, Тео. И это не прозвище. Я один из малочисленного народа, чья жизнь посвящена одному: исправлять ошибку Смерти.
— Ошибку Смерти?
— Нелюдимцев. Нежители должны возвращаться, чтобы завершать прижизненные дела. Они не такие, как считает Вангели — тот метет всех под одну гребенку, ненавидит мертвецов только потому, что они не лежат спокойно по могилам. Но нежители кладбища — мирный и тихий народ с единственной целью — исполнить долг и уйти. А вот нелюдимцы — побочный эффект нежительства. Это те люди, кого к жизни вернула особая цель… Ненависть.
У Теодора мурашки побежали по коже. Тень появлялась, когда он злился. И сама тень — воплощение ужаса и ярости.
«Каким же чудом я удержался на краю и не стал… этим».
Только сейчас Тео понял, чего на самом деле избежал.
— Грядет война, на которую Йонва намерен привести нелюдимцев. Ты даже не понимаешь, насколько это страшное войско. Даже один нелюдимец может перебить кучу народа. Сегодня ты в этом убедился. Их просто так не убить. Да, война грядет, но это значит: пробил наш час. Час Охотников. Ведь я такой не один. И если Йонва собирает войско, настало время и нам собрать свое.
Глава 6
О том, что произошло в таверне
