Йонва подвинул стопку к Кобзарю, держа в руках одну-единственную карту. Кобзарь, поджав губы, посмотрел на свою. Глаза его резко погрустнели. По лбу еще стекала струйка пота, но он даже не задумался о том, чтобы промокнуть ее кружевным платком.
— Что молчишь? Проглотил язык? Неужели наш известный философ в кои-то веки говорит меньше, чем сто тысяч слов в минуту?
Йонва поднял подбородок.
Кобзарь мог бы сказать что-нибудь в духе: «А ты, я вижу, за сотню лет научился шутить. Заключение пошло на пользу!» Но он молчал, уставившись на карту.
— Нужно уметь признавать поражение.
«Тебе это известно как никому другому», — также мог бы сказать Кобзарь, но не проронил ни слова.
Йонва взял наручники, сгреб свиток и передал девушке.
— Разверни.
Официантка развязала ленточку и развернула бумагу.
— Что там?
— Я… — девушка покраснела, — не умею читать.
Йонва поджал губы.
— Ка… кажется, это карта Трансильвании?
— Какое счастье, что хоть это ты прочесть смогла.
Девушка поджала губы.
— Какие города?
— Эм…
— Там должны быть обведены города.
— Ки… ки…
— Китила, Сигишоара и Брашов, — донесся голос Кобзаря.
— Я уж думал, ты и вправду язык проглотил.
Йонва выхватил карту из рук девушки, затолкал в складки белой одежды. Встал. Кобзарь встал тоже.
— Уметь проигрывать красиво — искусство. Кажется, тебе оно незнакомо…
Вдруг проходящий мимо конопатый мальчишка поскользнулся. Поднос с кружками выпал из его рук, девушка с криком отскочила и толкнула Йонву — слепой повалился на бочку, но Кобзарь вовремя перехватил его запястье и помог противнику удержаться на ногах.
— Не трожь меня, — прошипел Йонва, отдергивая руку и тыча игральной картой в Кобзаря. — Слышал? Никогда.
— Нет, чтобы сказать спасибо!
Йонва швырнул карту на отбитую колоду и отряхнул длинные одежды. Наступив босыми ногами на осколки стекла, он зашипел.
— Люди… — покачал он головой. — Единственное, в чем вы превзошли остальных, — глупость.
Йонва развернулся к девушке:
— Мне даже не нужно видеть, чтобы сказать правду: в том дальнем углу за моей спиной сидит отпрыск одного из видных домов Китилы. Юнец сбегает от отца в поисках приключений, бродит по таким вшивым местечкам, как это. И ты знаешь его правду, но хранишь в секрете. Знаешь почему?
Девушка густо покраснела.
— Ты стояла у меня за спиной. Всякий раз, как юнец проходил мимо, я слышал, как ты задерживаешь дыхание. Думаешь, он приходит сюда ради тебя, не так ли?
Девушка нервно сглотнула. Слова Йонвы звучали тихо и спокойно, но источали холод.
— Он никогда — слышишь? — никогда не будет твоим. Ты будешь обслуживать его, можешь отдаться ему, но никогда не станешь вровень с тем, чья булавка стоит дороже, чем твоя жизнь. Потому что ты — ничтожество. Вот они, люди, — мечтают о несбыточном, хотя даже не умеют читать!
Ты проведешь всю жизнь в этой забегаловке. Твои руки покроются цыпками, загрубеют, одежда провоняет пивом и куревом. Тебя будут лапать приставалы, и не всегда ты будешь говорить «нет». И однажды, когда ты превратишься в сморщенную старуху, к тебе придет Смерть.
Вот что тебя ждет. Не забывай. Ты всего-навсего… человек.
В глазах девушки заблестели слезы. Йонва перешагнул лужу расплеснутого пива и прошествовал к выходу. От стены отделилась фигура и неприметной тенью скользнула за ним вслед. Дверь распахнулась, Йонва вышел. Резкий порыв свежего воздуха всколыхнул пламя свечей.
Девушка еще стояла, комкая свой фартучек, и глядела на разыгранные карты. Верхняя карта — та, которую бросил Йонва перед уходом, лежала рубашкой вверх.
Это должен быть червовый туз.
Вдруг кто-то вскрикнул, совсем рядом. Девушка подняла голову, Кобзарь тоже. К ним шагали два амбала. По виду они больше походили не на людей, а на два замшелых булыжника. Один — метра два ростом, со сросшимися на переносице черными бровями. Булыга. Второй чуть ниже, но с такими же здоровенными кулачищами. На рябых щеках рыжела косматая борода. Все звали его Кишкой.
— Эй, ты! — пророкотал Булыга Кобзарю. — Я видал, чего ты учудил. Какого ты ставишь подножки этим… как их… разносчикам? Типа самый умный тут, да? А ну отвечай.
— Простите, дорогой. Кажется, вы меня с кем-то спутали, — заулыбался Кобзарь.
— Чего-о-о? — прорычал Булыга. — Эй, девка! Видала, он подножку подставил Конопатому, чтоб тот поднос грохнул? А? Ты че тут творишь, думаешь, все позволено? Дерзкий такой, да?
Брюнетка с испугом глянула на Кобзаря.
— Уверяю вас, вы ошибаетесь. Что ж, приятно было провести вечер. Пожалуй, мне пора!
— Погоди-ка, дружок… — прошепелявил Кишка. В его рту не хватало пары зубов. — Куда собрался?
— Дела, понимаете ли! Дела!
Кобзарь с улыбкой двинулся к двери. Булыга и Кишка шагнули следом. Весь зал замер и уставился на эту троицу, посетители, спускавшиеся и поднимавшиеся по лестнице, остановились и вытянули шеи.
— Не, вы поглядите, че он на себя напялил! — загоготал Булыга. — Эй, пернатый, откуда у тебя трусы с рюшками? Ты их у своей бабули стырил?
— Это панталоны, дорогой мой. — Кобзарь не удостоил амбала взглядом. — Их носили в семнадцатом веке. Мужчины. Генералы, принцы и даже короли.
Кишка и Булыга зашлись диким ржанием.
— Чего-о-о?
— Короли, ага! Не, парень, у нас в розовых трусах ходят другие… Знаешь кто? Эй, да ты не спеши. Давай с нами пивка!
— Извините, я сегодня на работе. Не пью!
— Не пье-е-ешь? — протянул Кишка. — Булыга, парниша-то реально странный.
Кобзарь вдруг споткнулся. Раздался странный тягучий звук. Его нога угодила в гармошку, стоявшую возле крайнего стола, за которым сидели два паренька. Парни время от времени развлекали посетителей «Веселой фляги» игрой на гармошке и флуере, а также пели.
Кобзаря осенило.
— Может, музыки?
Глашатай щелкнул пальцами, в воздухе сверкнула золотая монетка и упала прямо перед музыкантами.
— А вот я думаю, — насмешливо протянул Булыга, — как будут эти… как их? Панталоны, да, как они будут смотреться… вот тут? — И он указал на голову Кобзаря.
— Обычно люди их так не носят, — улыбнулся Глашатай. — Впрочем, если вы так хотите, могу дать примерить.
— Эй, а ну не шути так!
Музыканты тем временем взяли флуера и заиграли грустную «Миорицу» — балладу о бедном пастушке́, убитом двоими чабанами. Кобзарь надул губы.
