Дан побледнел, стиснув пальцами здоровой руки шерстяную ткань одеяла. Уставился в костер, и пламя отразилось в остекленевших глазах.
— Засада. Мы не справились. Двоих нелюдимцев убили, но их была целая стая, мы никак не ожидали… Думали, это конец. А они… не стали нас убивать. Пришел их главный, они звали его Цепень… Такой черный, как будто из цыган. Цепень этот говорит, — Дан задохнулся, — «Господин сказал их брать живыми. Отведите». И эти твари потащили нас в гору. У них там оказалась стоянка, и нелюдимцев был целый десяток, не меньше.
Охотники охнули и зароптали, на их лицах отразился настоящий ужас. Дан передернул плечами:
— Что там творилось… Не передать… Цепень притащил нас с Гривой в какую-то пещеру, а там сидит, — голос Дана дрогнул, — маленький такой человек… Не нелюдимец, представьте? Человек. К костру босые ноги вытянул, тонкие руки греет. А сам какой-то выцветший, как моль. И одежда белая, и волосы, и лицо. И глаза. Слепой…
— Белый Слепец, — выдохнул Бор.
Подбородок Дана задрожал, но мужчина справился с собой и продолжил:
— Я подумал, что за черт? Человек? Ничего не ясно. Цепень перед ним выслуживается, как та дворняга… Чуть не пятки лижет. С какой стати, думаю? Такому-то худосочному, как этот белый, раз по хребту ударь, и все. А он оказался та еще тварь… Он начал… пытать Гриву…
Дан замолчал. По коже Теодора побежал холодок: он представил себе, что там происходило. Грива, стало быть, Названый брат Дана, нежитель?
— Выспрашивал про Охотников… Куда мы идем, какие планы, про тебя, Вик… Про тебя много спрашивал. А потом про игроков каких-то. И так разъярился, что Грива ничего ему не говорил… — Дан закрыл лицо рукой. — Когда понял, что Грива не расскажет…
Охотники тяжело вздохнули. Потом один за другим стали выплескивать понемногу из кружек в костер. Пламя вспыхивало, шипело, и ветер, подхватывая искры, нес их в самое небо — к звездам.
— Мы соболезнуем, Дан, — проговорил Харман.
Всем видом он показывал сочувствие, да и Теодору от слов Охотника стало так мерзко, больно и горько… Господи… Йонва…
— Он принялся за меня. И потом… Я думал, отправлюсь за Гривой, хоть умереть вместе доведется. Но эта тварь поиздевалась и говорит: «Отпускаю тебя. Иди к своим и передай мои слова: «Все напрасно. Прячьтесь где хотите — везде вас найду. Я пришел — а значит, конец близок. Для всех. Кто станет у меня на пути — сделаю так с каждым, и даже хуже». Тут нелюдимцы меня схватили, вытянули руку на камень, и этот Белый… — Дан содрогнулся. — Топором… Я думал, сдохну от боли… Ничего уже не соображал. А Белый потом говорит: «Дайте ему лошадь, пусть скачет». Я решил: никуда не поеду! Лучше тебя затопчу, тварь! Усадили меня на коня его нелюдимцы, и все — со смехом, улюлюканьем. Я рванул поводья и прямо на Белого. И что думаете? — Дан скривился. — Конь сквозь него проскакивает и мчит дальше! Я оглядываюсь, а этот слепец хохочет: «Дурак! Стригоя ты, может, и победишь, Охотник, если они тебя не сожрут. Но Войну не победишь никогда!» Похохотал, а потом: «Бросьте этого голодным!» Они подхватили Гриву и…
Дан осекся и замолчал, кусая губы.
Теодору казалось, внутри его все рушится, будто карточный домик. Йонва… Чертова тварь, Йонва! Это они — Тео, Санда, Вик и Шныряла — выпустили его!
— Я слышал про Белого Вожака нелюдимцев, но думал, он какой-то альбинос, а этот… Лучше б я вместе с Гривой…
— Не говори так, — печально сказал Вик.
— Как я теперь, Змеевик? — Голос Дана звучал глухо, безжизненно. — Как?! Я даже отомстить не смогу! С этой-то…
Он кивнул на культю. Вик смолчал. Теодор и сам понял: Дан лишился своего напарника и даже руки, теперь он инвалид и навряд ли сможет стать в строй.
— Иди отдохни…
Дан встал и, пошатываясь, побрел к часовне. Одеяло сползло с его плеч и упало на траву, но он даже не обернулся. Охотники засовещались, вспоминая со вздохами погибшего Гриву.
Тео скрипнул зубами, поднял одеяло и пошел в часовню. Дан уже лег на соломенную подстилку и отвернулся к стене. Услышав шаги, раненый обернулся. Теодор, преодолевая смущение, протянул одеяло:
— Извини…
— За что?
— Я… — еще чуть-чуть и Тео бы рассказал все. Совесть жгла изнутри огнем. — Мне жаль твоего напарника…
Дан покачал головой, пробормотав слова благодарности. Теодор шмыгнул к двери, но вдруг оглянулся.
— Я уверен, — сказал он. — За него отомстят.
«И этим кем-то буду я».
Дан остался в часовне под защитой одного из Охотников, а остальные двинулись на юг. Задерживаться было нельзя, нужно было срочно выяснить, где укрылись стригои, чтобы сделать засаду. Настроение у всех было тревожное — предстояло сражение не на жизнь, а на смерть.
Ярость прожигала Теодора изнутри, словно там тлела головня, которую никак было не потушить. Он вспоминал и вспоминал рассказ о Гриве и схватку с нелюдимцем на Сычьем перевале. Грязная пещера с тяжелым духом. Кости. Осколки. Хохот из окровавленного рта.
«Мама… — Тео почувствовал себя страшно одиноким. — Я отомщу. За тебя, за Гриву, за Дана. Я наконец-то отомщу за всех! И за себя тоже». Потому что наконец-то месть, тлевшая на донышке души, нашла цель. Теодор хотел уничтожать. Стирать в порошок. Хотел найти чертову тварь и отправить ее обратно в ад навсегда.
Он представлял это снова и снова и, когда Вик его окликнул, с удивлением увидел, что луга и холмы заливает желтоватый свет заката. В его же мыслях все было красное от крови.
— Дым! — крикнул кто-то.
Тео прищурился: над холмами поднималось несколько дымовых столбов. Пара Охотников вырвалась вперед, и вскоре послышался звук горна. Охотники выхватили оружие, Змеевик достал свой рог, оправленный зелеными камнями, и над долиной прокатился тревожный долгий гул.
— Оставайтесь здесь! — закричал Вик. — Иляна! Герман! Охраняйте их! Если что — скачите прочь, не оглядывайтесь!
Юноша ударил шпорами коня и понесся вперед. Сердце в груди Теодора бешено колотилось. Нелюдимцы?! Черт возьми! Тео сжал пальцы на рукояти ножа, всматриваясь в дымные клубы. Все внутри горело и полыхало: ярость и месть отвоевывали по кусочку его душу, оставляя после себя выжженное плато, и Тео не мог сопротивляться; он отдался разрушающим чувствам, гнев и чувство мести захватили его полностью. Если бы он сейчас увидел нелюдимца, бросился бы не раздумывая, несмотря на опасность.
«Ну, давайте же! Где вы?»
Тео нетерпеливо ерзал в седле, стискивая в руке нож. Нет сил терпеть. Скорее же. Пусть Охотники позовут Иляну с Германом тоже, и Тео присоединится. Чем он хуже? Он столько всего испытал в Макабре! Хотя… нелюдимцы… тени…
Мурашки поползли по коже. Тень все-таки отличалась от других чудовищ. Это был сгусток мрака, распространяющий ужас и могильную ненависть. В животе все заледенело от одной мысли о сражении с ним, и Теодор поймал себя на том, что дрожит. Он боялся тени больше всего. И совсем плохо было оттого, что он не просто видел тень, а был ею.
